Джими Хендрикс

Однажды папин друг накурился и продал мне гитару за пять долларов. Я переставил струны под себя — ведь я левша, но понятия не имел, как ее настроить. Тогда я пошел в ближайший музыкальный магазин и стал водить пальцами по гитарам, которые там продавались, — и слушать. Так я и разобрался.

Жаль, что в старые добрые деньки на хлопковых плантациях не было электрогитар. Очень многое пошло бы по‑другому.

«Битлз» — группа, которую нельзя не брать в расчет. Они слишком большие. И так стыдно, что Америка отправляет к ним [в Англию] «The Monkees» — боже, это убивает меня. Стыдно, что Америка такая глупая, что породила нечто подобное. В Штатах есть стоящие коллективы, которые голодают и из последних сил пытаются пробиться — а тут появляются эти феи.

Я думал, что в Великобритании много чуваков, которые умеют играть, но не чувствовать. Но я очень удивился, что это не так, — особенно когда услышал Эрика Клэптона. Это было так странно, я подумал: «Боже!» И каждый раз, как мы с тех пор встречаемся, мы говорим только о музицировании.

Меня так старательно копируют, что я слышу даже имитацию моих ошибок.

Единственная вещь, которую я никогда не делаю, — я не чищу зубы спреем для волос.

Однажды я сказал: «А не сжечь ли мне гитару сегодня…» И все такие: «Да, да! Будет круто!» И я взрастил в себе гнев, чтобы суметь сделать это. Я не знал, что это гнев, пока они мне не сказали. Думаю, каждому нужно пространство, чтобы дать себе волю. Моим пространством стала сцена.

Ключ к моей поэзии — воображение. И немного научной фантастики.

У меня не было ни цента, я зашел в первый подвернувшийся центр рекрутинга и попал в армию. Армия — это отвратительно. Полный отстой. Нас заставляли отжиматься в грязи на холоде. Единственное, что мне нравилось, — это прыжки с парашютом, но это у меня как раз хуже всего получалось. В один прекрасный день я неудачно прыгнул, сломал локоть и повредил спину.

В конце концов даже замки из песка падают в море.