Когда надзиратель ушел, я погляделся, как в зеркало, в жестяной котелок. Мне показалось, мое отражение остается хмурым, даже когда я стараюсь ему улыбаться. Я повертел котелок и так, и эдак. Опять улыбнулся, но отражение оставалось строгим и печальным.
Он-то и заговорил со мной о женщинах. Сказал, что заключенные больше всего жалуются на это. Я заметил, что испытываю то же самое и считаю такое лишение несправедливым.
— Но для того вас и сажают в тюрьму.
— То есть как это?
— Ведь свобода — это женщины. А вас лишают свободы.
За много лет у меня возникло нелепое желание заплакать: я почувствовал, как меня ненавидят все эти люди.
Я уверен, что жив и что скоро умру. Да, кроме этой уверенности, у меня ничего нет. Но по крайней мере этой истины у меня никто не отнимет.
Будут судить его за убийство, но пошлют на смертную казнь только за то, что он не плакал на похоронах матери.
Даже сидя на скамье подсудимых, всегда бывает интересно услышать, что говорят о тебе.
Я от природы так устроен, что физические мои потребности зачастую не соответствуют моим чувствам.
Я корил себя за то, что не обращал прежде внимания на рассказы о казнях. Следовало интересоваться этим вопросом. Никогда не знаешь, что может с тобой случиться.
И тогда я понял, что человек, проживший на свете хотя бы один день, мог бы без труда провести в тюрьме сто лет. У него хватило бы воспоминаний для того, чтобы не скучать. В известном смысле это было благодетельно.
Cлайд с цитатой