— Что случилось с твоими родителями?
— Убиты на войне.
— Они погибли, защищая других. Ты должен гордиться ими.
— Какая разница, за кого, если сейчас их нет в живых? Они погибли!
— Что случилось с твоими родителями?
— Убиты на войне.
— Они погибли, защищая других. Ты должен гордиться ими.
— Какая разница, за кого, если сейчас их нет в живых? Они погибли!
— Здесь так мирно. Раньше я очень боялась твоего мира, а теперь... Почему ты хочешь все это уничтожить? Зачем?
— Здесь все останется как было. Только на троне твоего короля будет сидеть другой.
— Нет, все окончится также, как начнется. Юрты будут полыхать, родители полягут, матери будут умирать на глазах у своих детей. И эта картина будет преследовать их вечно.
И белые солдаты никуда не спешат
Просто белые солдаты молча знают своё
Просто белые солдаты улыбаются среди войны
Среди обязательной войны.
Прослышав, что его с товарищами приговорили к смерти, он [Алкивиад] воскликнул: «Так покажем им, что мы еще живы!» — и, перейдя на сторону лакедемонян, он поднял против афинян Декелейскую войну.
В тот год осень затянулась, но к концу ноября солнце стало проглядывать всё реже, зарядили холодные проливные дожди — в один из таких дней смерть впервые прошла совсем рядом с нами.
Есть суровый закон у людей;
Сохранять чистоту несмотря
На войну и на нищету,
Несмотря на грозящую смерть.
Часто охватывает отчаяние. Отчаяние бессилия слова. Ты видишь, что миф для многих, для большинства по-прежнему правдивее и сильнее фактов и самого инстинкта жизни, самосохранения. Когда я сижу за письменным столом, я стремлюсь не только записать, восстановить, воссоздать действительность — хочу прорваться словом куда-то дальше. Чтобы это была и правда времени, и какая-то догадка о человеке вообще. Прорваться дальше. Дальше слов… Это редко удаётся. А вот миф туда прорывается. В подсознание…
И когда мать, у которой государство забрало сына и вернуло его в цинковом гробу, исступлённо, молитвенно кричит: «Я люблю ту Родину! За неё погиб мой сын! А вас и вашу правду ненавижу!» — снова понимаешь: мы были не просто рабы, а романтики рабства. Только одна мать из тех ста, с которыми я встречалась, написала мне: «Это я убила своего сына! Я — рабыня, воспитала раба…»
Открыла быстро конверт,
О, то не он писал, но подписано его имя!
Кто-то чужой писал за нашего сына... о несчастная мать!
В глазах у нее потемнело, прочла лишь отрывки фраз:
«Ранен пулей в грудь.., кавалерийская стычка... отправлен в госпиталь...
Сейчас ему плохо, но скоро будет лучше".
Ах, теперь я только и вижу
Во всем изобильном Огайо с его городами и фермами
Одну эту мать со смертельно бледным лицом,
Опершуюся о косяк двери.
«Не горюй, милая мама (взрослая дочь говорит, рыдая,
А сестры-подростки жмутся молча в испуге),
Ведь ты прочитала, что Питу скоро станет лучше".
Увы, бедный мальчик, ему не станет лучше (он уже не нуждается в этом, прямодушный и смелый),
Он умер в то время, как здесь стоят они перед домом, -
Единственный сын их умер.
Но матери нужно, чтоб стало лучше:
Она, исхудалая, в черном платье,
Днем не касаясь еды, а ночью в слезах просыпаясь,
Во мраке томится без сна с одним лишь страстным желаньем
Уйти незаметно и тихо из жизни, исчезнуть и скрыться,
Чтобы вместе быть с любимым убитым сыном.