Пробуждение (Awakenings)

— Сюда, доктор. Вы работали в больнице для хроников?

— Я...

— Вы бы помнили.

— Нет, я не работал.

— Видите, доктор: тут синдром Туретта, болезнь Паркинсона, некоторые не помнят своих имён.

— Простите, а чего ждут эти люди?

— Ничего.

— Но как же они выздоровеют?!

— Никак, они хроники. Мы называем их «Наш огород».

— Почему?

— С ними забота одна: кормить и поить.

0.00

Другие цитаты по теме

— Нам требуется невролог-клиницист. Вам придется работать с людьми. То есть врачом.

— Врачом...

— Вы из института Карвела, расскажите, Вы работали с людьми или...

— С земляными червями.

— Простите?

— Это был грандиозный проект. Я собирался извлекать по дециграмму миелина из четырёх килограммов земляных червей.

— Неужели?

— Да. Я проработал над этой программой 5 лет. Только я верил в успех, все остальные считали, что это невозможно...

— Это невозможно!

— Теперь я это знаю. Я доказал это.

— Это периодическая таблица элементов. Я вижу по ней как я постигал науку. Это настоящее чудо. В ней заключён целый мир. Вот, смотри: тут щелочные металлы, вот тут галогены, инертные газы. Каждый элемент на своём порядковом месте. Их не изменишь. Они всегда постоянны.

— Вы не женаты?

— Я? Нет... Я плохо схожусь в людьми. Так было всегда. Леонард, я их люблю. Жаль, что я не умею понимать их лучше. И жаль, что они так непредсказуемы.

— Он тридцать лет жил и не мог излить гнев. Его поведение более чем нормально, чем у них.

— Правда? А его тик и паранойя — признаки нормального поведения?

— Да! Потому что он здесь! Мы его разбудили, а потом заперли в клетке. Это не паранойя. Это факт.

— Факты таковы, доктор, что двадцать психопатов отказываются есть, не зная, зачем они это делают. Долго ещё я буду это терпеть?

— Он знает зачем. Он хочет выйти.

— Доктор Сэйер, мистер Лоу не мессия в больнице. Он больной человек. Он не выздоровел от лекарства, которое вы назначили, а показал, что это лекарство — не панацея.

Иметь возможность болеть – не для российских граждан. Простой русский человек должен быть роботом, либо на свалке.

Ведь люди, и это понятно, предпочитают лечиться у того, кто сам здоров, и мало доверяют медицинским познаниям человека, который не может исцелить даже самого себя.

Осталось в госпитале, на его территории, простое очарование старых времен: нет пластиковых мешков и пустых банок из-под «кока-колы» на каменных дорожках, ни одного рекламного щита, ни одного пестрого киоска. Неспешно ходят бесконечными кругами люди — седые, старые, прихрамывающие. Они идут, глядя невидящими глазами на золотую прелесть увядающих деревьев, на голубые просветы меж свинцовых облаков, на серые стены госпиталя. Совсем недавно... все было совсем недавно — и жизнь, и молодость, и счастье. Страшные слова — инфаркт, инсульт, опухоль — относились к какому-то чужому миру и не воспринимались всерьез. Точно так, как не воспринималась всерьез возможность увечья и гибели в чужих войнах.

Вперед, вперед! По бесконечному кругу идут счастливые обитатели госпиталя. Те, кто может ходить.

— Доктор, да я сейчас прямо как младенец, пью одно молоко!

Тот приподнял брови:

— Вы как младенец? Да вас привезли сюда, потому что на концерте в Чикаго вы сломали ногу, прыгая кузнечиком по сцене и крича: «Я — лягушонок!» Вы продолжили турне, наплевав на закрытый перелом, отыграли еще три концерта — в Кливленде, Буффало и Нью-Йорке, пока рана не стала гноиться и вас не увезла «скорая»...