Аполлон Александрович Григорьев

Вы рождены меня терзать -

И речью ласково-холодной,

И принужденностью свободной,

И тем, что трудно вас понять,

И тем, что жребий проклинать

Я поневоле должен с вами,

Затем что глупо мне молчать

И тяжело играть словами.

Вы рождены меня терзать,

Зане друг другу мы чужие.

И ничего, чего другие

Не скажут вам, мне не сказать.

0.00

Другие цитаты по теме

Не дай вам бог, дитя мое, узнать,

Как тяжело любить такой любовью,

Рыдать без слов, метаться, ощущать,

Что кровь свинцом расплавленным, не кровью,

Бежит по жилам, рваться, проклинать,

Терзаться ночи, дни считать тревожно,

Бояться встречи и ждать их жадно ждать;

Беречься каждой мелочи ничтожной,

Над пропастью бездонною стоять,

И чувствовать, что надо погибать,

И знать, что бегство больше невозможно.

Вечер душен, ветер воет,

Воет пёс дворной;

Сердце ноет, ноет, ноет,

Словно зуб больной.

Небосклон туманно-серый,

Воздух так сгущён...

Весь дыханием холеры,

Смертью дышит он.

Бывают дни... В усталой и разбитой

Душе моей огонь, под пеплом скрытый,

Надежд, желаний вспыхнет... Снова, снова

Больная грудь высоко подыматься,

И трепетать, и чувствовать готова,

И льются слёзы... С ними жаль расстаться,

Так хороши и сладки эти слёзы,

Так верится в несбыточные грёзы.

О, говори хоть ты со мной,

Подруга семиструнная!

Душа полна такой тоской,

А ночь такая лунная!

Есть старая песня, печальная песня одна,

И под сводом небесным давно раздается она.

И глупая старая песня — она надоела давно,

В той песне печальной поется всегда про одно.

Про то, как любили друг друга — человек и жена,

Про то, как покорно ему предавалась она.

Как часто дышала она тяжело-горячо,

Головою склоняяся тихо к нему на плечо.

И как божий мир им широк представлялся вдвоём,

И как трудно им было расстаться потом.

Как ему говорили: «Пускай тебя любит она -

Вы не пара друг другу», а ей: «Ты чужая жена!»

И как умирал он вдали изнурён, одинок,

А она изнывала, как сорванный с корня цветок.

Ту глупую песню я знаю давно наизусть,

Но — услышу её — на душе безысходная грусть.

Вечер душен, ветер воет,

Воет пёс дворной;

Сердце ноет, ноет, ноет,

Словно зуб больной.

Небосклон туманно-серый,

Воздух так сгущён...

Весь дыханием холеры,

Смертью дышит он.

Нас в набитых трамваях болтает,

Нас мотает одна маета,

Нас метро, то и дело, глотает,

Выпуская из дымного рта.

В шумных улицах, в белом порханьи

Люди ходим мы рядом с людьми,

Перемешаны наши дыханья,

Перепутаны наши следы, перепутаны наши следы.

Из карманов мы курево тянем,

Популярные песни мычим,

Задевая друг друга локтями,

Извиняемся или молчим.

По Садовым, Лебяжьим и Трубным

Каждый вроде отдельным путём,

Мы не узнанные друг другом,

Задевая друг друга идём.

Рагнара всегда любили больше меня. Мой отец. И моя мать. А после и Лагерта. Почему было мне не захотеть предать его? Почему было мне не захотеть крикнуть ему: «Посмотри, я тоже живой!» Быть живым — ничто. Неважно, что я делаю. Рагнар — мой отец, и моя мать, он Лагерта, он Сигги. Он — всё, что я не могу сделать, всё, чем я не могу стать. Я люблю его. Он мой брат. Он вернул мне меня. Но я так зол! Почему я так зол?