Аполлон Александрович Григорьев

Вы рождены меня терзать -

И речью ласково-холодной,

И принужденностью свободной,

И тем, что трудно вас понять,

И тем, что жребий проклинать

Я поневоле должен с вами,

Затем что глупо мне молчать

И тяжело играть словами.

Вы рождены меня терзать,

Зане друг другу мы чужие.

И ничего, чего другие

Не скажут вам, мне не сказать.

0.00

Другие цитаты по теме

Не дай вам бог, дитя мое, узнать,

Как тяжело любить такой любовью,

Рыдать без слов, метаться, ощущать,

Что кровь свинцом расплавленным, не кровью,

Бежит по жилам, рваться, проклинать,

Терзаться ночи, дни считать тревожно,

Бояться встречи и ждать их жадно ждать;

Беречься каждой мелочи ничтожной,

Над пропастью бездонною стоять,

И чувствовать, что надо погибать,

И знать, что бегство больше невозможно.

Вечер душен, ветер воет,

Воет пёс дворной;

Сердце ноет, ноет, ноет,

Словно зуб больной.

Небосклон туманно-серый,

Воздух так сгущён...

Весь дыханием холеры,

Смертью дышит он.

О, говори хоть ты со мной,

Подруга семиструнная!

Душа полна такой тоской,

А ночь такая лунная!

Бывают дни... В усталой и разбитой

Душе моей огонь, под пеплом скрытый,

Надежд, желаний вспыхнет... Снова, снова

Больная грудь высоко подыматься,

И трепетать, и чувствовать готова,

И льются слёзы... С ними жаль расстаться,

Так хороши и сладки эти слёзы,

Так верится в несбыточные грёзы.

Есть старая песня, печальная песня одна,

И под сводом небесным давно раздается она.

И глупая старая песня — она надоела давно,

В той песне печальной поется всегда про одно.

Про то, как любили друг друга — человек и жена,

Про то, как покорно ему предавалась она.

Как часто дышала она тяжело-горячо,

Головою склоняяся тихо к нему на плечо.

И как божий мир им широк представлялся вдвоём,

И как трудно им было расстаться потом.

Как ему говорили: «Пускай тебя любит она -

Вы не пара друг другу», а ей: «Ты чужая жена!»

И как умирал он вдали изнурён, одинок,

А она изнывала, как сорванный с корня цветок.

Ту глупую песню я знаю давно наизусть,

Но — услышу её — на душе безысходная грусть.

Вечер душен, ветер воет,

Воет пёс дворной;

Сердце ноет, ноет, ноет,

Словно зуб больной.

Небосклон туманно-серый,

Воздух так сгущён...

Весь дыханием холеры,

Смертью дышит он.

Вот она, жизнь — стоит кого-то полюбить, как его у тебя забирают.

Жизнь — не сценарий, её не перепишешь. А жаль! Многое изменить или совсем вычеркнуть — ой как хочется!

С пылающим лицом стоял он в темном углу, страдая из-за вас, белокурые, жизнелюбивые счастливцы, и потом, одинокий, ушел к себе. Кому-нибудь следовало бы теперь прийти! Ингеборг следовало бы прийти, заметить, что он ушел, тайком прокрасться за ним и, положив руку ему на плечо, сказать: «Пойдем к нам! Развеселись! Я люблю тебя!..» Но она не пришла.

Юность была из чёрно-белых полос,

Я, вот только белых не вспомнил.