Мне так нравилась вся эта ничтожная, ничего не стоящая игра в наше убогое, гнусное и жестокое время...
Мне осточертело играть сразу несколько ролей: медсестры, бойскаута и греховодницы.
Мне так нравилась вся эта ничтожная, ничего не стоящая игра в наше убогое, гнусное и жестокое время...
Это смешно пытаться наглядно объяснить, что существуют некие силы, скрещение потоков сил и потоков слабостей, но если это можно просто описать, тогда всё относительно безобидно.
Как будто этот диалог, напряжённый, бессвязный, а иногда физически жестокий, который мы ведём, вернее, пытаемся вести, превращается в железный занавес между двумя людьми.
Они так сыты неприятностями, заботами, глупым телевидением, пошлой прессой, что бескорыстие кажется им чем-то непонятным.
Я никогда не откажусь от мысли, что только борьба крайностей в нас самих, борьба противоречий, пристрастий, неприятий и прочих ужасов может дать крошечное представление о том, что есть жизнь.
— Вы играете…
Он разжал пальцы, вид у него был усталый.
— Верно, играю, — согласился он. — С вами играл молодого, блестящего адвоката, играл воздыхателя, играл балованное дитя — словом, один бог знает что. Но когда я вас узнал, все мои роли — для вас. Разве, по-вашему, это не любовь?