— Слушай, рожу попроще сделай, а то страшный, как инфаркт, всех детей перепугаешь.
— На свою рожу посмотри.
— А че ты все время зубами скрипишь? У тебя случайно глистов нет?
— Нет, только геморрой. Сижу с 18 лет.
— Слушай, рожу попроще сделай, а то страшный, как инфаркт, всех детей перепугаешь.
— На свою рожу посмотри.
— А че ты все время зубами скрипишь? У тебя случайно глистов нет?
— Нет, только геморрой. Сижу с 18 лет.
Ну чего ты ерепенишься? Две недели — всего-то пятнадцать суток. Ну для тебя — не срок.
Язык кукушкин каждый понимает — кто жаждет жизни срок своей узнать.
У всего есть свой срок годности. Портится рыба, портятся сосиски, портится даже пластик. Есть ли что-нибудь, что не портится?
Нельзя считать срочным дело, которое не перестаёт быть срочным через год.
Всему свой срок уготовлен и торопить его не надо.
Всему свой срок уготовлен и торопить его не надо.
Срок больший или меньший, покуда не стёрся наш след, зовут бессмертием.
— Тебе не отказали, тебе всего лишь продлили срок. Смешно, всего на две недели!
— На две недели?.. Да эти две недели для меня... как два столетия! Как две вечности!.. Я едва дожидаюсь следующего дня... Ты знаешь, как я ждал этого? Как я готов был карабкаться на небосвод и собственными руками, сжигая в пепел ладони, подталкивать застывшее солнце, чтобы скорее закатывалось за край земли!.. Я считал, нет — не дни! — я считал удары сердца, между ними проползали эпохи. А ты говоришь — две недели.
У всякого перемирия есть срок, а всякое решение порой меняется.