Эркюль Пуаро

— Bon Appétit, друг мой. И не бойтесь перехвалить.

— Замечательная крольчатина!.. [Пуаро взглядом намекает продолжать похвалу] О! Это восхитительно! Объедение! Это самая наикрольчательнейшая крольчатина, которую я когда-либо ел!

— Не падайте духом, Пуаро. Вы ведь знаете, что в своей области вы непревзойденный, профессионал.

— Да, но что новенького в этой моей области?

Я взял газету.

— Вот, например, таинственная смерть англичанина в Голландии, — сказал я.

— Газеты всегда так пишут, а потом выяснится, что он просто съел испорченную рыбу и умер по вполне естественным причинам.

Колдовское очарование древнего Египта вскоре завладело мной. Но не Пуаро. Одетый точь-в-точь так же, как если бы он находился в Лондоне, он постоянно таскал с собой в кармане маленькую одежную щетку и вел нескончаемую войну с пылью, которая то и дело оседала на его костюме.

— А мои ботинки! — стонал он. — Нет, вы только взгляните, Гастингс! Мои новенькие ботинки, из тончайшей кожи, всегда такие опрятные и блестящие! Боже милостивый, внутри песок, который немилосердно трет ноги, и снаружи тоже — на них смотреть больно! И эта жара... эта ужасная жара! От нее мои усы превратились в настоящую мочалку... да-да, мочалку!

— Лучше поглядите-ка на сфинкса, — посоветовал я. — Даже я чувствую, что от него исходит очарование древней тайны.

Пуаро с досадой покосился на меня.

— Не очень-то у него счастливое выражение лица, — пробурчал он. — Да и чего еще ожидать от бедняги, когда он едва ли не по уши погрузился в этот чертов песок! Будь все проклято!

Что бы мы ни собирались предпринять, будет совершенно законным [...] Закон допускает обширное толкование.