Вера Полозкова

Спор мягкости и точного ума,

Сама себе принцесса и тюрьма,

Сама себе свеча и гулкий мрамор,

Отвергнутость изжив, словно чуму,

Она не хочет помнить, по кому

Своим приказом вечно носит траур.

Вот смотри – это лучший мир, люди ходят строем,

Смотрят козырем, почитают казарму раем;

Говорят: «Мы расскажем, как тебя сделать стройным»

Говорят: «Узкоглаз – убьем, одинок – пристроим,

Крут – накормим тебя Ираком да Приднестровьем,

Заходи, поддавайся, делись нескромным,

И давай кого-нибудь всенародно повыбираем,

Погуляем, нажремся – да потихоньку повымираем».

У всех разная хронология: кто-то говорит «в девяносто восьмом, летом», кто-то — «мне тогда было четырнадцать, через два месяца после дня рождения», я говорю «это было сразу после К., за две недели до Л.» Время, когда я ни в кого влюблена — пустое, полое, не индексируемое; про него потом помнишь мало и смутно.

Как ты там, солнце, с кем ты там, воздух тепел,

Много ли думал, видел, не все ли пропил,

Сыплется ли к ногам твоим терпкий пепел,

Вьётся у губ, щекочет тебе ноздрю?

Сыплется? – ну так вот, это я курю,

Прямо под джаз, в такт этому октябрю,

Фильтром сжигая пальцы себе, – uh, damn it! –

Вот, я курю,

Люблю тебя,

Говорю –

И ни черта не знаю,

Что с этим делать.