Вера Полозкова

Чтоб в мишуре, цветной бумаге, скотче

И чтоб переливалось всё подряд –

До тошноты. Прости им это, Отче.

Не ведают, похоже, что творят.

Они уйдут.

А если не захотят уйти сами — ты от них уйдешь. Чтобы не длить ощущение страха. Чтобы не копить воспоминаний, от которых перестанешь спать, когда они уйдут. Ведь самое страшное — это помнить хорошее: оно прошло, и никогда не вернется.

А чего ты хотела. Ты все знала заранее.

Чтобы не ждать. Чтобы не вырабатывать привычку.

Они же все равно уйдут, и единственным, что будет напоминать о мужчинах в твоей жизни, останется любимая мужская рубаха, длинная, до середины бедра — можно ходить по дому без шортов, в одних носках.

И на том спасибо.

Да, да, это можно даже не повторять себе перед зеркалом, все реплики заучены наизусть еще пару лет назад — без них лучше, спокойнее, тише, яснее думается, работается, спится и пишется. Без них непринужденно сдаются сессии на отлично, быстро читаются хорошие книги и экономно тратятся деньги — не для кого строить планы, рвать нервы и выщипывать брови.

И потом — они все равно уйдут.

Ты даже не сможешь на них за это разозлиться.

Ты же всех их, ушедших, по-прежнему целуешь в щечку при встрече и очень радуешься, если узнаешь их в случайных прохожих — и непринужденно так: здравствуй, солнце, как ты. И черта с два им хоть на сотую долю ведомо, сколько тебе стоила эта непринужденность.

Но ты им правда рада. Ибо они ушли — но ты-то осталась, и они остались в тебе.

Я живу при ашраме, я учусь миру, трезвости, монотонности, пресности, дисциплине.

Ум воспитывать нужно ровно, как и надрез вести вдоль по трепетной и нагой человечьей глине.

Я хочу уметь принимать свою боль без ужаса, наблюдать ее как один из процессов в теле.

Я надеюсь, что мне однажды достанет мужества отказать ей в ее огромности, власти, цели.

Через год вы случайно столкнетесь в городе где-то и обнаружите себя вчетверо более чужими, чем в самую первую встречу.