Федерико Гарсиа Лорка

Мои черты замрут осиротело

на мху сыром, не знающем о зное.

Меркурий ночи, зеркало сквозное,

чья пустота от слов не запотела.

Ручьем и хмелем было это тело,

теперь навек оставленное мною,

оно отныне станет тишиною

бесслезной, тишиною без предела.

Но даже привкус пламени былого

сменив на лепет голубиной стыни

и горький дрок, темнеющий сурово,

я опрокину прежние святыни,

и веткой в небе закачаюсь снова,

и разольюсь печалью в георгине.

Не забывай и на пределе

счастья или страха прочесть

на ночь «Отче наш».

Как сиро все и устало!

Два конских ока огромных

и два зрачка моих малых

ни в даль земную не смотрят,

ни в те края, где на челнах

уплывший сон поднимает

тринадцать вымпелов черных.

Буду плакать, ведь хочется, хочется плакать,

так заплакать, как мальчику с парты последней,

потому что я не травинка, не поэт, не скелет,

закутанный в мякоть,

а лишь сердце, смертельно раненное,

стон — на стоны иного мира,

боль — на боль вселенной соседней.