Андрей Андреевич Вознесенский

Мне об Америке не пишется,

Все меньше понимаю в ней.

Пусть пишет Гинсберг — кто в ней изверг.

Пишу про наших упырей.

Все реже говорю — «Россия»,

чтоб всуе не упоминать,

поняв одно — что не под силу

за жизнь одну ее понять.

Мы с тобою прячемся от Времени.

Здесь, у океана на краю,

кривоногий, лживый, как сирены,

неземную музыку пою.

Так пою, как никогда не пелось!

Век к концу торопится, заметь,

высказать все то, то не успелось.

Что другому веку не суметь.

Я друга жду. Ворота отворил,

зажег фонарь над скосами перил.

Я друга жду. Глухие времена.

Жизнь ожиданием озарена.

Сказал — приедет после девяти.

Судьба, обереги его в пути.

Поглядишь, как несметно

разрастается зло —

слава богу, мы смертны,

не увидим всего.

Поглядишь, как несмелы

табуны васильков —

слава богу, мы смертны,

не испортим всего.

Есть русская интеллигенция.

Вы думали — нет? Есть.

Не масса индифферентная,

а совесть страны и честь.

Благословенна лень, томительнейший плен,

когда проснуться лень и сну отдаться лень.

Лень к телефону встать, и ты через меня

дотянешься к нему, переутомлена.

Рождающийся звук в тебе, как колокольчик,

и диафрагмою моё плечо щекочет.

«Билеты? — скажешь ты. — Пусть пропадают. Лень».

Медлительнейший день в нас переходит в тень.

Ты чувствуешь, как расправляется

лицо, уставшее от fucking?

так утром снова распрямляются

дождём побитые фиалки.

«Чтоб женщине стать умной, надо печень

съесть соловья, в Купалу заколов»...

Вот почему так много умных женщин.

Вот почему так мало соловьев.

Мы от музыки проснулись.

Пол от зайчиков пятнист.

И щеки моей коснулись

тени крохотных ресниц.