Я ненавижу вас, люди-резины,
вы растяжимы на все режимы.
Ресторан качается, будто пароход.
А он свою любимую замуж выдает.
Будем супермены. Сядем визави:
Разве современно жениться по любви?
Черная, белая, пьяная метель..
Ресторан закроется — двинемся в мотель.
«Ты поправь, любимая, вороной парик.
Ты разлей рябиновку ровно на троих.
Будет все как было, проще, может быть,
Будешь вечерами в гости приходить.
Выходя, поглубже капюшон надвинешь,
Может не разлюбишь, не возненавидишь..?»
«Сани расписные» — стонет шансонье.
Вот они отъедут — расписанные…
И никто не скажет, вынимая нож:
«Что ж ты, скот, любимую замуж выдаешь?»
Пусть наше дело давно труба,
пускай прошли вы по нашим трупам,
пускай вы живы, нас истребя,
вы были — трупы, мы были — трубы!
Среди исторической немоты
какой божественною остудой
в нас прорыдала труба Судьбы!
Вы были — трусы, мы были — трубы.
В чем великие джинсы повинны?
В вечном споре низов и верхов -
тела нижняя половина
торжествует над ложью умов.
Мы все забудем, все с тобой забудем,
когда с аэродрома улетим
из города, где ресторан «Распутин»,
в край, где живет Распутин Валентин.
В углу один, покинутый оравой,
людское одиночество корит:
«Завидую тебе, орел двуглавый,
тебе всегда есть с кем поговорить».
Ты все причесываешься в ванной,
все причесываешься.
Свежайшие батоны стали черствыми,
все розы распустившиеся свянули,
устали толкователи Евангелья,
насытились все властью облеченные,
отмучились на муки обреченные,
все тайны мироздания — при чем они?
Ты с вечностью ведешь соревнование.
Ты все причесываешься.
Четвертый час заждался на диване я,
Чесать пора отсюда, я подчеркиваю,
но ты, как говорится,
не почесываешься,
ты драишь косы щеткою по-черному.
Под ноль тебя обрею! Ноль внимания.
Ты все причесываешься.
Люблю я эту дачу деревянную,
жить бы да жить и чувствовать отчетливо,
что рядом ты, душа обетованная,
что все причесываешься!...
Духовной жаждою томим,
несмотря на паспортные данные -
не читайте! не завидуйте! -
я гражданин
страны страдания.
Поэт не имеет опалы,
спокоен к награде любой.
Звезда не имеет оправы
ни черной, ни золотой.
Мерзнет девочка в автомате,
Прячет в зябкое пальтецо
Все в слезах и губной помаде
Перемазанное лицо.
Дышит в худенькие ладошки.
Пальцы — льдышки. В ушах — сережки.
Ей обратно одной, одной
Вдоль по улочке ледяной.
Первый лед. Это в первый раз.
Первый лед телефонных фраз.
Мерзлый след на щеках блестит -
Первый лед от людских обид.