Вера Камша

Барон Райнштайнер не признавал шуток, но был умён, как Леворукий, и столь же удачлив. Если потребуется, он достанет луну, заодно указав небесным обитателям, что её плохо протирали, из-за чего появились пятна.

Есть одна песенка… Как-то я играл её всю ночь, чтобы унять судьбу. Утром я увидел, что гитара в крови, но судьба продолжала смеяться, я сыграл её смех. Или плач? С этой судьбой никогда ничего не поймёшь, поэтому и приходится решать. За неё, за себя, за других.

Сударыня, вы заслуживаете счастья, это очевидно. Желаю вам встретить того, кто заслужит вас.

Мироздание — это ещё не мир, а предсказание — не судьба! То, что пытается нами играть, может отправляться хоть в Закат! Мы принадлежим не ему. Мы сами из себя создаём перламутр. Из боли, из раны, из занозы рождается неплохой жемчуг, сударыня, и он принадлежит нам, а не тому, что нас ранило.

Раньше я допускал, что смерть может быть ярче жизни, но будь так, я бы её запомнил.

Кто я? – Бешеный склонил голову на плечо, почесал бровь и внезапно подмигнул Руппи. – Сложный вопрос. Моя бергерская половина осуждает марикьярскую горячность, половину марикьярскую удручает бергерское занудство, а для кэналлийца у меня нет ни слуха, ни голоса. Поэтому я талигоец.

– Господин Вальдес, – сощурился Рудольф, – вас сюда не звали.

– И это ошибка! – Марикьяре осуждающе покачал головой. – Будущее господина Кальдмеера мне небезразлично, а он в состоянии постоять за себя только в море.

– Ротгер, вы преувеличиваете, – дриксенский адмирал неожиданно тепло улыбнулся, – иначе быть бы мне до сих пор помощником капитана.

– Будь я не прав, вас бы здесь не было! – огрызнулся марикьяре. Он и в самом деле переживал за пленника. Такое бывает, Жермон знал это по себе. Если ты сохранил чью-то жизнь, то будешь защищать её до последнего, даже от своих. И тебя поймут, если это на самом деле свои.

Положение было глупее не придумаешь, и молчать было глупей, чем говорить.

– Господин адмирал, – отчеканил Руппи. – К чему я должен быть готов?

– К подушке, – Вальдес швырнул правый сапог вслед за курткой и принялся за левый, – по крайней мере, сегодня.

Эх, говорил же мне дядюшка Везелли, что я несобранный, дурно образованный и разменивающийся на ерунду. Как же он прав!