Сергей Лукьяненко

— Жаркий ветер на щеке, вкус земляники на губах, звезды в небе, касание тёплой воды... Лето... Оно уходит так быстро, что не успеваешь крикнуть «постой!» И кажется, долго кажется, что оно ещё здесь. В кончиках пальцев — память, память о лете. Дрожью, судорогой, головой вскинутой навстречу дождю, тихим смехом и случайной улыбкой — лето... Всё-таки лето. Тебе говорят, что оно уже ушло, но ты ищешь его следы, бежишь, опаздываешь, не успеваешь... Но всё-таки лето. И ты идёшь по его тающим следам... два часа в машине, три часа на самолёте, немного пешком — поехали! Куда — не знаю. Приедем. Всё ради лета. Маленького-премаленького. Робкого кусочка отставшего лета. А больше и не надо, иначе умрёшь от тепла... Лето...

— Чингиз...  — тихо сказал я. Он не слышал. Он догонял своё лето.

—  Дайте мне мой кусочек лета... А он и так со мной. Навсегда. Моё лето. Какое было, какое есть, какое будет. Лето навсегда! Я ведь помню, как оно уходит. Как жёлтое солнце плавится в алый закат. Как ветер начинает пахнуть снегом. Я улыбался ветру. Я просил его: «Подожди!» Чуть-чуть! Оставь мне немножко лета! А ветер видел таких, как я, не раз. Пока было тепло — он не спорил со мной. Но стало холодно, и ветер прошептал: «Лето кончилось». Я поверил не сразу. Но лето кончилось. Пошёл дождь. Холодный, унылый, серый.

За нашей спиной раздался всхлип. Я обернулся.

Падла стоял у стены и утирал слёзы грязным носовым платком.

—  Чингиз...  — Он трубно высморкался.  — Чингиз, спой ещё разок про лето? А? Я не всё запомнил. Как там... «малиной во рту», «я буду долго гнать велосипед»...

—  Сволочь ты бессердечная,  — огрызнулся Чингиз.  — Бессердечная и неромантичная.

— Я? Я за папиросой спустился. А ты её уже скурил. Но я тебе всё прощу, Чингиз. Ты только ещё про лето... Слушай, а про весну так же можешь?

—  Не могу. Весна — это промежуток между зимой и летом, она не самодостаточна.

Я верил в любовь и дружбу, в бескорыстие и преданность. Любовь сменилась расчетом, дружба — деловыми отношениями, бескорыстие обернулось удачным вложением капитала, преданность — просто предательством.

Всё прошло хорошо. Угрозы для общества я не представляю. У меня даже комплексов нет по этому поводу.

— Ты знаешь, что это такое? Быть приговоренным к любви?

— Но разве это не так — всегда? — Светлана даже вздрогнула от негодования. — Когда люди любят друг друга, когда находят среди тысяч, миллионов. Это же всегда — судьба!

— Нет. Света, ты слышала такую аналогию: любовь — это цветок? Цветок можно вырастить, Света. А можно купить. Или его подарят.

— Антон — купил?

— Нет, — сказал я; слишком резко, пожалуй, сказал. — Получил в подарок. От судьбы.

— И что с того? Если это — любовь?

— Света, срезанные цветы красивы. Но они живут недолго. Они уже умирают, даже заботливо поставленные в хрустальную вазу со свежей водой.

Три года я жил самостоятельно от родителей. В общем-то заслуга в этом только их. Сам я на квартиру копил бы ещё лет десять. Они мне квартиру подарили, и прямо-таки выставили из дома. Я вначале даже слегка обижался при всех бесспорных преимуществах отдельного жилья. Потом посмотрел на друзей, живущих с родителями, и понял, как были правы мои предки. Всё-таки жизнь с мамой и папой, если ты из школьного возраста вышел, человека портит. Ты можешь при этом зарабатывать неплохие деньги, можешь содержать родителей, но если ты остался жить в родительском доме — ты прекращаешь взрослеть. Принимаешь манеру поведения и жизни родителей. Консервируешься, становишься молодой копией отца. А это только в крестьянской семье хорошо — и то лишь в отношении старшего сына. Недаром во всех сказках больших успехов добивается младший сын, отправляющийся куда глаза глядят счастья искать. Тысячи таких младших сыновей в пути исчезают, но кто-то всё-таки ловит свою синюю птицу. На крестьянскую пашню, к трудолюбивому и обстоятельному старшему сыну, синие птицы не залетают...

Любой поступок, безразлично, чем он был вызван, тянет за собой целую цепочку следствий. А вот каких, зависит совсем не от самого поступка, только от отношения к тебе.

Почему никогда не спутаешь, встает солнце или садится, когда видишь его над морем?

Недоговаривать, когда перед тобой единственный человек, способный тебе помочь, не просто нечестно – глупо.

Я всегда считал, что непродуманные, но благие поступки приносят больше пользы, чем продуманные, но жестокие.

Злись. Только не на меня злись, такая злость — бесплодна. На себя. Всегда и во всем. Чтобы ты ни сделал неправильного — злись на себя. Это иногда помогает.