Фрэнсис Скотт Фицджеральд

Тридцать – это значило еще десять лет одиночества, все меньше друзей-холостяков, все меньше нерастраченных сил, все меньше волос на голове. Но рядом была Джордан, в отличие от Дэзи не склонная наивно таскать за собою из года в год давно забытые мечты.

... Где-то между тринадцатью — границей детства, и семнадцатью, когда удаётся сойти за взрослого, есть промежуток, в котором юность ежечасно пульсирует между одним миром и другим, бесконечно подталкиваемая вперёд, к неизведанному, и тщетно рвущаяся назад, к тому времени, когда всё достаётся бесплатно. Хорошо, что наши сверстники не больше нашего помнят о том, как мы вели себя в ту пору.

Бояться могут либо исполины-силачи, либо трусы. Я не отношусь ни к тем, ни к другим.

Хорошенькая женщина после первого ребёнка оказывается в очень уязвимом положении. Ей надо увериться, что всё так же пленительна. И только преданное поклонение какого-нибудь нового мужчины может доказать ей, что ничего не изменилось.

Эмори, даже не будь он эгоистом, начал бы поиски истины с себя самого. Для себя он — самый наглядный пример, вот он сидит под дождем — человеческая особь, наделенная полом и гордостью, волею случая и собственным темпераментом отторгнутая от блага любви и отцовства, сохраненная, чтобы участвовать в формировании сознания всего человечества…

... ни чрезмерная строгость, ни боязнь проявить чрезмерную строгость не могут заменить долгого пристального внимания, проверки, и учета, и подведения итогов, в конечном счете преследующих одну цель: приучить ребенка держаться известного уровня дисциплины.

... романтична от природы, но в ее жизни редко находилось место для романтики.

— По-французски можно рассуждать о героизме и доблести с достоинством, вы это знаете. А по-английски нельзя рассуждать о героизме и доблести, не становясь немного смешным, вы это тоже знаете. Поэтому мне выгоднее с вами разговаривать по-английски.

— В сущности я и по-английски герой, храбрец и всё такое прочее.

С первым осенним холодком жизнь начнется сначала.