Луис Фюрнберг

Люди ищут друг друга, но нет никого вокруг.

Улицы словно проклятые. Их поразил испуг.

О, как ты беден, наверно, когда ты бредёшь, мой друг,

в водовороте людей...

Хуже всего — больших городов одиночество.

Тот, с кем ты говоришь, — не тот, кто тебе нужен.

Ты ищешь твёрдого слова, не зная, куда идти.

А тот, кто ищет тебя, не может тебя найти

в водовороте людей на улицах, после пяти,

и жжёт твоё сердце тоска, и сам ты словно контужен...

Право, хуже всего — больших городов одиночество.

0.00

Другие цитаты по теме

Одиноким можно быть где угодно, но у одиночества городской жизни, в окружении миллионов людей, есть особый привкус. Казалось бы, подобное состояние противоположно жизни в городе, громадному присутствию других человеков,  — и всё же, чтобы развеять чувство внутренней отделённости, одной лишь физической близости недостаточно. Живя бок о бок с другими, удаётся — очень запросто — ощущать себя оставленным и отделённым. Город, бывает,  — место одинокое, и если признать это, становится ясно, что одиночество — совсем не обязательно физическое уединение: это отсутствие или скудость связи, сплочённости, родства, невозможность по тем или иным причинам обрести всю необходимую близость. Неудовлетворённость, как сообщает нам словарь, от отсутствия близких отношений с другими. Едва ли удивительно в таком случае, что одиночество достигает апофеоза в толпе.

Вообразите: вы стоите ночью у окна на шестом, или семнадцатом, или сорок третьем этаже какого-нибудь здания. Город открывается вам как набор клеток, сотней тысяч окон: какие-то темны, а какие-то залиты зеленым, или белым, или золотым светом. В них туда-сюда проплывают незнакомцы, хлопочут наедине с собой. Вам их видно, однако до них не добраться, и потому это обыденное городское явление, во всякую ночь, в любом городе мира, сообщает даже самым общительным трепет одиночества, его неуютное сочетание разобщенности и наготы.

Мой город творческой тоски,

Поросший вереском печали.

Здесь небоскребы мыслей как тиски,

И ветер с каждым днем крепчает...

Мой сорный мир распался на мирки,

А вечер растворил их в кружке с чаем.

Любовь забилась в сердца закутки,

Пообещав ему обет молчанья.

Пока в камине догорая, меркли угольки,

Луна кому-то снова встречу назначала,

На небосклоне зажигая счастья огоньки,

Чтоб миллионы рук сплелись под одеялом,

И миллионы душ связались в узелки.

Я вновь хожу один вдоль берега реки,

И снова невзначай услышу крики чаек.

Когда по океану снов, от бренных берегов отчалив,

Влюбленных корабли уйдут с мирских причалов.

Ненастьям и невзгодам вопреки.

Мы наполнили города светом, но потеряли звезды. Протянули километры проводов, но забыли, как протягивать руку. Научили свой голос преодолевать по ним тысячи миль, но разучились видеть глаза близких. Мегаполисы отдают запахом гниющей свободы, разлагаясь на тысячи дорог в никуда...

Когда я стану взрослой, достаточно взрослой, чтобы уехать куда-то одной, я отправлюсь далеко-далеко... на далёкий остров, на остров, где нет ни одного человека. На остров, где нет ни боли, ни печали... Там я смогу когда угодно забраться на любое дерево, когда угодно плавать в море и когда угодно ложиться спать. На душе становится легко, когда я думаю о городе, в котором нет меня...

В этом городе все любят одиночество, а даже если и не любят, всё равно одиноки.

Над этим миром, мрачен и высок,

Поднялся лес. Средь ледяных дорог

Лишь он царит. Забились звери в норы,

А я-не в счет. Я слишком одинок.

От одиночества и пустоты

Спасенья нет. И мертвые кусты

Стоят над мертвой белизною снега.

Вокруг — поля. Безмолвны и пусты.

Мне не страшны ни звезд холодный свет,

Ни пустота безжизненных планет.

Во мне самом такие есть пустыни,

Что ничего страшнее в мире нет.

В мире видимо-невидимо бесконечно одиноких людей. И происходит столько всего печального, с чем люди не умеют справиться сами. Вот почему и сегодня я даю напрокат кошек тем, кто одинок, чтобы они смогли залечить дыры в сердцах людей.

Мои личные дела оставались все так же плохи и беспросветны, что и раньше.

Можно сказать, они были такими с дня рождения. С одной лишь разницей — теперь я мог время от времени выпивать, хотя и не столько, сколько хотелось бы.

Выпивка помогала мне хотя бы на время избавиться от чувства вечной растерянности и абсолютной ненужности.

Все, к чему бы я ни прикасался, казалось мне пошлым и пустым.