Андрей Кураев

Другие цитаты по теме

Эта моральная шизофрения ведет к распространению массовой религиозной шизофрении, охватившей эту страну. Христианство и другие религии нашей страны заражены сексуальностью. По воскресеньям христиане на словах выражают верность Нагорной проповеди, которая запрещает даже смотреть на женщину с вожделением: «Всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем». Они на словах выражают верность Десяти заповедям и их императивам: «Не прелюбодействуй» и «Не возжелай жены ближнего своего». Однако в будние дни, и даже по воскресеньям, многие их этих христиан следуют совершенно другим предписаниям: «Наслаждайся, а думать будешь потом»; «Вино, женщины и песни»; «Ешь, пей и веселись, ибо завтра мы умрем». Все меньше людей соблюдают заповеди Моисея и Христа, в то время как этику сексуальной свободы охотно изучают и еще охотней практикуют все новые миллионы мужчин и женщин.

Разница жизни христианских народов от всех других только в том, что в христианском мире закон любви был выражен так ясно и определенно, как он не был выражен ни в каком другом религиозном учении, и что люди христианского мира торжественно приняли этот закон и вместе с тем разрешили себе насилие и на насилии построили свою жизнь. И потому вся жизнь христианских народов есть сплошное противоречие между тем, что они исповедуют, и тем, на чем строят свою жизнь: противоречие между любовью, признанной законом жизни, и насилием, признаваемым даже необходимостью в разных видах, как власть правителей, суды и войска, признаваемым и восхваляемым.

Размер моей свободы обратно пропорционален размеру моих аппетитов.

Христианство – это не просто добрые дела, милые улыбки, знание обрядов, постное масло и ровное хорошее настроение души. Христианство – это «голод по Богу». Это напоминание о том, что невозможно идти к Богу, перешагнув через человека.

С самого начала, существенно-основательно, христианство было усталостью и омерзением — испытываемыми жизнью от жизни же, и только прикрывающимися, и прячущимися, и принаряжающимися верой в «иную», или же «лучшую»жизнь. Ненависть к «миру», предание проклятию аффектов, страх перед чувственностью и красотой, потусторонность, придуманная, чтобы легче было очернять посюсторонность, в сущности же тяга к небытию, к ничто, к концу, к покою, к «субботе суббот» —

все это, равно как и несгибаемая воля христианства допускать одни только моральные ценности всегда казалось мне самой опасной и зловещей из всех возможных форм «воли к погибели» и по меньшей мере знаком самого глубокого нездоровья, утомления, уныния, немощи и оскудения, жизненного обнищания, — ибо пред моралью (в особенности христианской, то есть безусловной) жизнь обязана оставаться вечно и неизбежно неправой, потому что жизнь есть нечто сущностно неморальное, — раздавленная всем весом презрения и непрестанных «нет!», жизнь обязана ощущаться как недостойная желаний, как лишенная ценности в себе. А сама мораль — как?! разве мораль не то же самое, что «воля к отрицанию жизни», тайный инстинкт уничтожения, принцип упадка, уменьшения, уязвления, не то же самое, что начало конца?... И следовательно, опасность опасностей?

На мой взгляд, нет такого понятия, как хороший или плохой христианин. Есть плохие и хорошие люди.

Распад медленной массы христианства начался в тот самый миг, когда начала рушиться вера в потусторонний мир.

Обратите внимание — «Отче наш», хотя самостоятельная молитва подразумевает «Отче мой». Но мы говорим именно «наш», потому что, молясь наедине, ощущаем свое единство с другими.

Ныне веры не стало в сердцах у людей,

Христианское чувство в их душах пропало,

Добрым делом души не потешат своей,

Даже страха господнего в людях не стало.