Он знает, что ему пора, но упорно держится за наш мир и за меня. И, боюсь, не уйдет до тех пор, пока не решит, что его совесть чиста. Беда в том, что совесть редко успокаивается.
— С кем вы говорите?
— С одной светлой душой. Не бойтесь.
— Сегодня я боюсь только людей.
Люди, точно псы, почувствовавшие добычу, забывшие о заповедях, законах и правилах, подчиняясь общей звериной воле, одуревшие от крови, смерти и вседозволенности, крушили все что попадалось им под руку. Выламывали двери в лавки и жилые дома, убивали тех, кто был не с ними или не похож на них. Жадная цепь голодных муравьев, готовых сожрать и переварить любого, а к утру, когда безумие схлынет и толпа распадется на отдельных детей божьих, забыть о совершенном, замолить грех и убедить себя, да и других, что это все делали не они. Что им пришлось так поступить, чтобы не выделяться среди остальных
Завтра они будут рыдать над обезображенными трупами, удивляться, отчего же вдруг умер сосед, отводить взгляды от младенцев с расколотыми головами, в потрясении ходить среди пожарищ и разрушенных зданий. Не понимать, почему оправившиеся власти хватают каждого третьего, колесуют, четвертуют и вешают на столбах.
Ведь это же не они. Никто их них не хотел ничего такого. Они готовы в этом поклясться.
— Говорят, когда в Солезино появился первый заболевший юстирским потом, герцог отдал приказ, и его кавальери уничтожили все суда в портах, включая рыбацкие лодки.
— И тем самым он обрек сотни своих подданных на бессмысленную гибель.
— И спас тысячи в соседних странах. И умер сам, хотя мог попытаться сбежать от мора на собственном корабле.
— Думаешь, кто-нибудь об этом припомнит через сто лет? Что сильный мира сего поступил как правитель, а не как обычный человек?
— Нелепо, правда? Для того чтобы сделать что-то хорошее, приходится оставлять за собой трупы. Почему мы не можем иначе?
— Мы?
— Люди. Жить в свое удовольствие, не мешать другим, не судить, не осуждать и не делать зла ближнему своему.
Нет смысла спорить со стихией. Она всё равно ни черта тебя не услышит, но зато без труда размажет о камни.
— Ты из этих? Неверующих?
— Не верующих в поддельные святые реликвии, которые впаривают простодушным невеждам по всему миру? О да. Я из таких. И меня не интересуют ни пояса Богородицы ; ни волосы с отрубленной головы Крестителя; ни дощечка из ковчега Ноя...
Я услышал крики на улице, выглянул вниз, увидел фигуры с факелами. Почти с десяток пытались выбить дверь в соседнем доме, используя для этого дубовую лавку.
— Чего они хотят?
— Чего обычно желают люди, когда наступает беззаконие? Убить, ограбить, сломать, поджечь и изнасиловать. Не поручусь, что именно в таком порядке. Горожане одуреют от крови и вседозволенности и устроят такое, чего постыдились бы банды ландскнехтов.
Атмосфера тревоги растеклась по улицам, заползла в дома, а следом за ней, на мягких лапах, следовал пока ещё невидимый, но уже ощущаемый страх. Кроме этих двух вечных спутников был ещё кое-кто. Но столь призрачный, что я не готов был поручиться, что слышал шорох плаща и видел блеск луны на лезвии косы.
До него дошло, что я не в настроении, поэтому он перебросил свой ораторский пыл на Геру, взывая к её совести. Крайне неудачный способ убедить ведьму чего-то не делать.
Cлайд с цитатой