Если для богослова что-то истинно, значит, это ложь — вот вам, пожалуйста, критерий истины.
Самый обыкновенный род лжи тот, когда обманывают самих себя: обман других есть относительно уже исключительный случай.
Если для богослова что-то истинно, значит, это ложь — вот вам, пожалуйста, критерий истины.
Самый обыкновенный род лжи тот, когда обманывают самих себя: обман других есть относительно уже исключительный случай.
Я упрекаю сострадательных в том, что они легко утрачивают стыдливость, уважение и деликатное чувство дистанции, что от сострадания во мгновение ока разит чернью и оно походит, до возможности смешения, на дурные манеры, — что сострадательные руки могут при случае разрушительно вторгнуться в великую судьбу, в уединение после ран, в преимущественное право на тяжёлую вину.
Какая заботливая продавщица – взвесила старушке пять килограммов картошки так, чтобы той нести было не тяжело.
Даже странно, до какой степени одни и те же слова могут казаться то истиной, а то ложью.
Вместо слова «свобода» в следующей сентенции ставлю слово «еда / сытость»: «еда и сытость — когда еда и сытость лишь некоторым, если сытость и еда всем, то сытость и еда исчезает / не имеет места». А как вам такая ложь: свобода бить детей — это когда свобода бить детей для некоторых, а если свобода бить детей каждому, то свобода бить детей исчезает, не имеет места?
Истина, это что-то вроде сладкого куска пирога или шоколада, когда снимается обертка. Так же, как кожа, необходимая для защиты плоти и крови, ложь нужна, чтобы защитить правду.