Юкио Мисима. Падение ангела

У Тору было бледное, будто застывшее в неподвижности, красивое лицо. Холодная душа — ни любви, ни слез. Но и он знал счастье — оно было в том, чтобы наблюдать. Об этом говорили его глаза. Ничего не создавать, только пристально смотреть на ту невидимую линию горизонта, на ту границу, определить которую можно лишь глазами и за которую проникнет только сознание, — это гораздо большее счастье, чем просто видимый горизонт. И вот в этом наблюдаемом, осознаваемом пространстве являет свои формы бытие. Море, корабли, облака, полуостров, молния, солнце, луна и бесчисленные звезды. Если видеть означает встречу жизни с взором, другими словами, встречу двух проявлений бытия, то, может быть, они напоминают висящие одно против другого зеркала? Нет. Видеть — это значит опередить бытие, видение — это крылья, переносящие нас, точно птицу, в те края, которые никому не удавалось увидеть. Там гибнет даже красота — как лохматятся и ветшают волочащиеся полы одежды. А море, на котором никогда не возникнет корабль, море, не потревоженное бытием, — такие вещи, должно быть, существуют. Они есть, эти места, где сколько ни смотри, сколько ни вглядывайся, так ничего и не увидишь, там глубокая синь растворяет предметы и сознание, как кислота растворяет окиси свинца, а глаза, сбросив кандалы сознания, видят от этого необычайно ясно. Проникнуть туда взором — именно в этом и состояло счастье.

0.00

Другие цитаты по теме

Судьба красавиц — молча улыбаться в ответ на непристойное желание мужчин и вульгарную ревность женщин.

Пока состояние кораблей напрямую зависело от тяжести груза и капризов моря, в них по-прежнему оставалось что-то романтическое, свойственное девятнадцатому веку, что-то от гостя, который приходит на званый ужин то слишком рано, то слишком поздно.

Это самое оскорбительное для женщины, когда ее красота вызывает у мужчины самые непристойные желания.

Мгновение за мгновением… — и в каждое, возможно, случается то, что превосходит бедствия, приносимые извержением Кракатау, а человек этого не замечает.

В небе кружили три птицы: вот они сблизились и тотчас же разлетелись. В их поведении была какая-то загадка. Что означал этот синий промежуток, когда одна птица приближалась так, что, наверное, чувствовала дуновение ветра от взмахов крыльев другой, а та, другая, тут же отдалялась. Когда у человека порой возникают три похожие мысли, они тоже движутся подобным образом?

Тору не знал тех ран, какие обычно наносит бедность, ран, после которых остается грубый рубец, словно сгусток той затвердевшей смолы, что сочится из дерева всякий раз, когда унижение и гнев пробивают его кору.

Пока состояние кораблей напрямую зависело от тяжести груза и капризов моря, в них по-прежнему оставалось что-то романтическое, свойственное девятнадцатому веку, что-то от гостя, который приходит на званый ужин то слишком рано, то слишком поздно.

В какой-то точке открытого моря на секунду взметнулось и тут же пропало белое крыло волны. Может быть, в это был заложен какой-то смысл? Возвышенный каприз или очень важный знак. А возможно, ни то ни другое.

Фальшь, словно белое молоко утреннего тумана, проникла в каждую щель, растеклась повсюду.