Она не знала, от господа ее дар или от дьявола, и теперь вдруг, когда поняла, что ей все равно, ее охватило почти неописуемое чувство облегчения — словно упал с плеч тяжеленный груз, который она носила всю жизнь.
— Я не хочу с тобой ссориться, мама, — сказала Кэрри срывающимся голосом и с трудом заставила себя продолжить. — Но я хочу, чтобы ты не мешала мне жить своей жизнью. Твоя… твоя мне не нравится.
Здесь вроде бы требовались другие слова — «Я никого больше ни в чем не виню», — но она вовремя остановилась. Сказать так — значит солгать. Она по-прежнему не могла простить им всем того, как поступали с ней раньше, и наверно, никогда не простит, однако ей не хотелось ни говорить сейчас об этом, ни лгать. — Но все теперь в прошлом. Все в прошлом.
Сожаление — это пластырь для раненых чувств. Можно сказать, что тебе жаль, когда ты разольешь кофе или когда промажешь при игре в гольф. Настоящее сожаление встречается так же редко, как и настоящая любовь.
Школа вообще не самое важное в жизни. Пока ты учишься, кажется, что да, это здорово, но потом никто даже не вспоминает о таких вещах, разве что когда соберутся вместе и нальются пивом.
Когда в Америке случается что-то важное, кому-то обязательно хочется покрыть всё сусальным золотом и украсить ленточками. Чтобы можно было забыть.
А дети, как известно, не ведают, что творят. Дети даже не осознают, что причиняют кому-то боль. У них нет сострадания. Понимаешь?
— Это что?
— Это моя грудь, Кэрри.
— Я тоже такую хочу.
— Подожди немного, Кэрри. Лет через восемь-девять и у тебя появится...
— Нет, не появится. Мама сказала, что у хороших девочек её не бывает.
Человечество имело бы право думать о себе гораздо лучше, если бы мы могли поверить, что подросток способен спасти честь и достоинство заклеванной птицы подобным жестом… Однако надеяться на это не приходится. Товарки заклеванной птицы не поднимают ее нежно из пыли, нет — ее быстро и безжалостно добивают.
Cлайд с цитатой