Девочка

А знаете, чего на зоне больше всего? Здесь больше всего вранья и надежды. У кого ни спроси, получили срок случайно или по чьей-то ошибке. А может человеку страшно признаться, что он принес в мир зло? Конечно, легче винить, чем каяться. Что же с нами случилось-то? Родились как все, с чистой совестью, учились что нельзя обижать, что нужно любить, жалеть, прощать... Потом что-то путается, сбивается, уже ничего не остаётся кроме подлого одинокого «Я». А может все преступления совершаются от одиночества и тоски? Когда никто тебя не любит, когда ты никому не дорог. Тогда всё можно?

0.00

Другие цитаты по теме

Обычно преступники находятся по одну сторону от тюремных решеток.

Суть тюрем везде одна, и мир их одинаков — тупой, убивающий все живое и думающее, такой же бессмысленный и бесчеловечный, как сама английская тюремная система, которая не имеет ничего общего с перевоспитанием человека, совершившего преступление.

Я был честным человеком. Мне достаточно было сесть в тюрьму, чтоб я стал преступником.

— Сенсоры показывают сбой в энергосистеме на третьей палубе. Всё в порядке?

— Да... Это я сглупил: хотел сэкономить время — и рванул через астероиды.

— Мы доставим пленницу в тюремный центр Вартекса, примерно, через два часа.

— Тогда лучше выводите её из криосна. Чем быстрее вы передадите её стражам, тем лучше.

— Оу! Волнуешься за нас?

— Вендра Прог — не чета обычным преступникам. Она холодная... и пустая. Я таких ещё не видела. Обещай, что без Кронка и Зефера ты к ней не сунешься, ладно?

— Мы сейчас с ними свяжемся. У меня всё под контролем, Тал. Не парься.

— Это здесь мы копы и преступники, а там все... «невиновные».

— Да, все и никого.

Конечно, остроги и система насильных работ не исправляют преступника; они только его наказывают и обеспечивают общество от дальнейших покушений злодея на его спокойствие. В преступнике же острог и самая усиленная каторжная работа развивают только ненависть, жажду запрещенных наслаждений и страшное легкомыслие.

Катя, а ты не задумывалась, что много тысяч лет тому назад тебя на этой земле не было? Ну не родилась ты ещё! И когда ты умрёшь, чего я тебе желаю сделать в сто лет, тебя уже больше никогда не будет. Что же ты в свой короткий путь допускаешь уныние? Хочешь, чтоб я тебя пожалела? А мне не жаль тебя! У нас кого в колонии ни спроси, все без вины осуждённые. А это же не так! И я за дело сижу. Мне снятся те, кто с моей помощью на иглу сел. Детей у тебя не будет? Так ведь ты сама из детдома, знаешь как там невесело. Возьми малыша, двух, трех, вкалывай для них, пироги пеки, целуй их на ночь, в цирк води. А ты ноешь и себя жалеешь! У тебя часы есть?.. Так посмотри на свои часы. Видишь стрелки только вперед идут?..

Меня уже второй раз бросают за решётку. Кажется, я понемногу становлюсь преступницей.

Один убил по бродяжничеству, осаждаемый целым полком сыщиков, защищая свою свободу, жизнь, нередко умирая от голодной смерти; а другой режет маленьких детей из удовольствия резать, чувствовать на своих руках их тёплую кровь, насладиться их страхом, их последним голубиным трепетом под самым ножом. И что же? И тот и другой поступают в ту же каторгу.

Мой отец в начале девяностых устроился бандитом. Эта профессия была очень востребована в Москве. Со временем он перевез себя, всю свою семью. Иногда по работе ему приходилось сидеть. Сидеть в тюрьме. Я был маленький, не понимал, где папа. Обычно я спрашивал у мамы и моя мать, она никогда мне не врала, она никогда не говорила «папа плавает», или «папа в командировке». Она всегда отвечала: «Коля, твой отец сидит в тюрьме. Если ты не будешь мыть руки перед едой, ты тоже сядешь в тюрьму». Она так воспитывала, и я вел себя идеально, потому что это лучший метод работы с детьми. Не серенький волчок, не бабайка, а зеки, зеки. То есть, если укладывать ребенка спать со словами «Придет серенький волчок и укусит за бочок», то ребенок может начать спрашивать: «Как, в городе? Он не знает код домофона», а если придет пахан и спросит за базар гнилой, это, прям, и взрослый обосрется.