Надеясь найти того, кто поймёт тебя, ты станешь безжалостной от разочарований.
Есть только одна добродетель — стойкость. Спартанцы были правы, человек может вынести все. Действительно невыносимая боль убивает мгновенно.
Надеясь найти того, кто поймёт тебя, ты станешь безжалостной от разочарований.
Есть только одна добродетель — стойкость. Спартанцы были правы, человек может вынести все. Действительно невыносимая боль убивает мгновенно.
— Всегда учи стихи наизусть, — сказала она. — Пусть они проникают в самую глубину, в костный мозг. Как фтор в воде, они сделают твою душу неуязвимой для медленного разложения мира.
Любовь. Из словарей следует исключить это слово. Сплошная размытая неточность. Что за любовь, какая любовь? Сентиментальность, фантазия, тоска, вожделение? Одержимость, всепоглощающая потребность? Единственный случай, когда это слово бывает вполне уместным и не требует уточнений — если речь идёт о любви очень маленького ребёнка. Потом он тоже становится личностью и, следовательно, усложняется.
Вопрос о природе добра и зла навсегда останется одной из самых захватывающих философских проблем, вместе с проблемой бытия как такового. Я оспариваю не столько твою точку зрения, сколько твой интеллектуально убогий подход. Если творить зло означает действовать согласно своим взглядам и желаниям, ставить себя в центр собственной вселенной и жить по своим собственным правилам, то любой художник, любой мыслитель, любой незаурядный человек: — само зло. Ведь мы дерзаем смотреть на мир собственными глазами, а не повторять прописные истины, доставшиеся людям от так называемых Отцов. Эта дерзость собственного взгляда и есть огонь, украденный у богов. В этом наше предназначение, это двигатель развития человечества как биологического вида.
Месть ослепительно сверкала у нее внутри. Мне было ясно видно ее — драгоценный камень, сапфир цвета холодных озер Норвегии.
... Ее голос — низкий, глубокий, согретый солнцем, с чуть заметным акцентом, — монотонный шведский напев ушедшего поколения. Услышь вы ее хоть раз, вы узнали бы завораживающую силу этого голоса.
Голос у него стал густым и душистым, как гвоздика, и переливчато-соловьиным, он уносил нас на рынок пряностей посреди острова Целебес, мы дрейфовали с ним на плоту по Коралловому морю. Мы были как две кобры, тянущиеся за тростниковой флейтой.