Свобода нужна каждому, как воздух. Правда, большинство так не думает. Но это просто потому, что человек не умеет ценить того, что у него есть.
Это для друзей, близких и даже читателей Варя — неглупая, может, даже умная женщина, по праву уверенная в себе. Принимает гостей, изредка ходит на тусовки, пишет все лучше. При этом держит и держит удары судьбы. А для тех, в Британии, она — олицетворение коррумпированной России.
А доводы вашего сына... Детский эгоизм. Вера в то, что мама — сама, без него — со всем справится, и у него — у него! — все снова будет хорошо. Не будет болеть сердце за вас. Вы обманываете себя, думая, что рветесь к свободе, которой у вас нет. Подлинная свобода — это свобода духа.
Вам нужно доказать, что вы способны на поступок. Он не в том, чтобы сломать себе жизнь, вы не Митенька Карамазов. Поступок в том, чтобы принять реальность такой, какая она есть. И жить, а не существовать.
Сначала он фотографировал исключительно уродов. Физически дефективных, 201 идиотов, просто некрасивых до омерзения, и поражался, как их много. А потом понял, что их гораздо больше, ведь в урода превратить можно почти каждого. Даже просто каждого, если повезет. Неловкий поворот шеи, раззявленный от смеха рот, ярость, исказившая лицо, гримаса, которая выдает человека на секунду с головой, как бы он ни кривлялся, что это он пошутил так, а вообще у него просто дружеский, веселый разговор.
Только потеряв так называемую «репутацию», вы начинаете понимать, какая это обуза и как хороша приобретённая такой ценой «свобода».
Пять лет из-за ее дури и самоуверенности они с Брюсовым ковырялись в дерьме. Он объяснял старику Брюсову, что это ради чести мундира. На самом деле — заигрался. Загорелся переиграть всех остальных и спасти Варю. Ту, которую он всего один раз в жизни видел из окна, но не ту, которую так пытался понять в ресторане на набережной.
— Может, ты просто не любишь детей?
— Вполне может быть. Как и многие люди, которые даже не задумываются, нужны ли им дети. Большинство вообще надо было бы лишить родительских прав.
У человека есть свобода воли, причем троякая. Во-первых, он был свободен, когда пожелал этой жизни; теперь он, правда, уже не может взять ее назад, ибо он уже не тот, кто тогда хотел ее, тот он лишь в той мере, в какой, живя, исполняет свою тогдашнюю волю. Во-вторых, он свободен, поскольку может выбрать манеру ходьбы и путь этой жизни. В-третьих, он свободен, поскольку тот, кто некогда будет существовать снова, обладает волей, чтобы заставить себя при любых условиях идти через жизнь и таким способом прийти к себе, причем дорогой хоть и избираемой, но настолько запутанной, что она ни одной дольки этой жизни не оставляет нетронутой. Это троякость свободной воли, но это ввиду одновременности и одинаковости, одинаковость по сути в такой степени, что не остается места для воли, ни свободной, ни несвободной...
Они лежали в каморке Мэтью, слушая Джона Леннона, а весь Нью-Йорк сходил с ума от Вуди Аллена. Мэтью претили его истории невротиков, занятых копанием в собственной распущенной душе, считая, что это и есть свобода духа. Только в безумном Нью-Йорке такое явление могло вырасти в общественную силу.
На мгновение снова прострелило сердце. Значит, и правда кончено. И тут же подступила злость. Почему бы и не повидаться? Пусть посмотрит на меня. А уж я постараюсь....
Cлайд с цитатой