Фёдор Достоевский. Братья Карамазовы

Другие цитаты по теме

Их придумали энгвитанцы, общество благородных умов и широких интересов. Народ Таоса.

В их время каждый народ молился собственным богам. Иногда они воевали из-за этого. После того, как энгвитанцы побывали в нескольких таких войнах, они решили положить этому конец. Они направили все свои силы на то, чтобы найти истинных Создателей.

Поколение за поколением они изучали и исследовали швы, скрепляющие мир, и раскрыли его секреты. Однажды они нашли ответ, только ответ этот заключался в его отсутствии. Они не могли найти богов, потому что их не было. А если когда-то и были, то уже исчезли.

Эта находка их потрясла. Если они смогли обнаружить это самостоятельно, то много ли понадобится времени другим? Сколько времени осталось до того, как война и хаос воцарятся над миром без последствий?

Но они многому научились в своей погоне за ответами. С помощью своего мастерства они создали собственных богов, которые должны были заполнить пустоту, и направили миссионеров во все уголки мира, чтобы распространить свою веру.

«Мы, — сказал он, — собственно этих всех социалистов — анархистов, безбожников и революционеров — не очень-то и опасаемся; мы за ними следим, и ходы их нам известны. Но есть из них, хотя и немного, несколько особенных людей: это в бога верующие и христиане, а в то же время и социалисты. Вот этих-то мы больше всех опасаемся, это страшный народ! Социалист-христианин страшнее социалиста-безбожника».

Всяк ходи возле сердца своего, всяк себе исповедуйся неустанно. Греха своего не бойтесь, даже и осознав его. Лишь бы покаяние было. Но условий с Богом не делайте. Не ненавидьте отвергающих вас, позорящих вас, поносящих вас и на вас клевещущих.

По-моему, Христова любовь к людям есть в своем роде невозможное на земле чудо. Правда, он был бог. Но мы-то не боги. Положим, я, например, глубоко могу страдать, но другой никогда ведь не может узнать, до какой степени я страдаю, потому что он другой, а не я, и, сверх того, редко человек согласится признать другого за страдальца (точно будто это чин). Почему не согласится, как ты думаешь? Потому, например, что от меня дурно пахнет, что у меня глупое лицо, потому что я раз когда-то отдавил ему ногу. Отвлеченно ещё можно любить ближнего и даже иногда издали, но вблизи почти никогда.

Но ищет человек преклониться пред тем, что уже бесспорно, столь бесспорно, чтобы все люди разом согласились на всеобщее пред ним преклонение. Ибо забота этих жалких созданий не в том только состоит, чтобы сыскать то, пред чем мне или другому преклониться, но чтобы сыскать такое, чтоб и все уверовали в него и преклонились пред ним, и чтобы непременно все вместе. Говорю тебе, что нет у человека заботы мучительнее, как найти того, кому бы передать поскорее тот дар свободы, с которым это несчастное существо рождается. Но овладевает свободой людей лишь тот, кто успокоит их совесть. Ибо тайна бытия человеческого не в том, чтобы только жить, а в том, для чего жить. Без твердого представления себе, для чего ему жить, человек не согласится жить и скорей истребит себя, чем останется на земле, хотя бы кругом его всё были хлебы. Нет ничего обольстительнее для человека, как свобода его совести, но нет ничего и мучительнее.

Правда выше солнца, выше неба, выше Бога: ибо если и Бог начинается не с правды — он не Бог, и небо — трясина, и солнце — медная посуда.

— А что, если все трагические события, все гонения происходили в защиту самозванца?

— Это не... это не может быть правдой. Эотас, он... он творил чудеса.

— Сила богов неоспорима. Чего нельзя сказать о правдивости истории, которую они создают.

Я не бога не принимаю, пойми ты это, я мира, им созданного, мира-то божьего не принимаю и не могу согласиться принять. Оговорюсь: я убежден, как младенец, что страдания заживут и сгладятся, что весь обидный комизм человеческих противоречий исчезнет, как жалкий мираж, как гнусненькое измышление малосильного и маленького, как атом человеческого эвклидовского ума, что, наконец, в мировом финале, в момент вечной гармонии, случится и явится нечто до того драгоценное, что хватит его на все сердца, на утоление всех негодований, на искупление всех злодейств людей, всей пролитой ими их крови, хватит, чтобы не только было возможно простить, но и оправдать всё, что случилось с людьми,  — пусть, пусть это всё будет и явится, но я-то этого не принимаю и не хочу принять!

Любите все создания Божие, и целое, и каждую песчинку. Каждый листик, каждый луч Божий любите. Любите животных, любите растения, любите всякую вещь. Будешь любить всякую вещь и тайну Божию постигнешь в вещах. Постигнешь однажды и уже неустанно начнешь ее познавать все далее и более, на всяк день. И полюбишь, наконец, весь мир уже всецелою, всемирною любовью.