И тут я поняла: роскошь – это продуманность.
Это когда с любовью думают о мелочах. Когда даже самое крохотное не пускается на самотек.
Роскошь – это осознанность.
— Вы, кажется, неплохо разбираетесь в земных удовольствиях.
— Владимир Юрьевич, обидно жить на свете белом и не разбираться в его удовольствиях.
Великая литература, великие фильмы, великая музыка — это то, что показывает людям: «господи, как широко, как звонко, как очаровательно можно ощущать мир».
Люди ненавидят изобилие. Они хотят жить в нищете. В любой нищете. Финансовой, духовной, но в нищете, когда у тебя нет выборов, а есть что-то ОДНО, чтобы тебе не пришлось, не дай бог, думать.
То есть если идеал красоты, то он — ОДИН. И посмотрите на человеческую историю. Если идти по разным временам, мы видим, что действительно из каждого времени можно вытащить один стандарт красоты. Почему? Потому что кто-то пришел злой и насадил стандарт красоты? Нет. Потому что люди ненавидят роскошь и изобилие. Потому что роскошь и изобилие — требовательны. Они заставляют тебя думать и проживать.
Но и определение «взрослый человек» ему тоже не подходило. В нем не было мужиковатости — той тяжести челюсти, тела и разума, которые чувствуются в большинстве мужчин, перешагнувших 21 год. Байрон или Оскар Уайльд видели мужскую красоту вот так: подсушенно, большеглазо и декадентно изящно. И с какой-то неуловимой, непозволительной роскошью. Вы надевали на него артикул за номером Б-15, стандартную голубую больничную пижаму, а она тут же выглядела как одежда на Дэнди с иллюстрации Phillips, чья одна бабочка к смокингу стоит 10-ти твоих зарплат.
В чуть фиолетовом свете, бледный, взъерошенный мой демон сидел на камне в безразмерном аляпистом свитере и грел ладошки о глиняную печь, из которой невыносимо как хорошо пахло хлебом и зажаривающимися орехами.
Нельзя подделать любовь. Невозможно подделать желание. Нет ничего более жалкого и смехотворного на свете, чем подделка желания. Чем, собственно, всю жизнь люди и занимаются.
Это как артист – к сцене. Вроде в сотый раз поднимаешься, а если волнения у тебя нет, значит, ты и не артист уже вовсе. Если тебе всё равно, что резать – свинью или человека, ты уже не хирург. Не врач даже. И может быть не человек.
Не станет ни один герой убитым драконом хвалиться.
И не из скромности вовсе.
Из занятости.
Ему некогда назад оборачиваться: когда есть внутри жажда невероятная до свершений, лишь несвершённое важно. Важно лишь то, что еще не достигнуто. И чем невероятнее цель, тем большей собранности она требует, а, значит, и веры.
Лили, я так вам завидую, что вы настолько смелее меня. Я думала, это дар – мочь так легко двигаться перед толпой, так уверенно себя чувствовать. Я думала, это всё из-за красоты. Но нет. Красота – это когда ты… когда ты не о себе. Когда ты не на себе повернут. Я замираю устрицей, перед толпой, потому что я вся повернута на себе – как выгляжу, как смотрюсь, как делаю, а ты – нет. Я видела, как ты танцевала с веерами. Ты просто рассыпала желание. Ты смотрела на Франца, ты восхищалась и рассыпала это желание дробью кастаньет, вспыхами вееров. Ты вообще не думала о себе. Но ты думала о нем. О том, чтоб ему было красиво. Ты делилась с ним восторгом, который он у тебя вызывал. А я именно что ***ская устрица, которая и завидует-то потому, что сама никогда бы такое не вытянула. Сама и Франца не видела бы так ярко, так полностью, потому что боюсь, что сама – уродка. И ведь уродка. Кроты красавцами не бывают.
Cлайд с цитатой