Без первых четырех правил арифметики награбленную добычу разделить нельзя.
Известно, что когда у орлов кровь закипает, то они педагогические приемы от крамолы отличить не умеют.
Без первых четырех правил арифметики награбленную добычу разделить нельзя.
Известно, что когда у орлов кровь закипает, то они педагогические приемы от крамолы отличить не умеют.
И теперь я думаю об орлах так: «Орлы суть орлы, только и всего. Они хищны, плотоядны, но имеют в свое оправдание, что сама природа устроила их иключительно антивегетарианцами. И так как они, в то же время сильны, дальнозорки, быстры и беспощадны, то весьма естественно, что при появлении их, все пернатое царство спешит притаиться. И это происходит от страха, а не от восхищения, как уверяют поэты. А живут орлы всегда в отчуждении, в неприступных местах, хлебосольством не занимаются, но разбойничают, а в свободное от разбоя время дремлют».
Дятел был скромный ученый и вел строго уединенную жизнь. Ни с кем никогда не виделся (многие даже думали, что он запоем, как и все серьезные ученые, пьет), но целые дни сидел на сосновом суку и все долбил. И надолбил он целую охапку исторических исследований: «Родословная лешего», «Была ли замужем Баба-Яга» и проч. Но сколько ни долбил, издателя для своих книжиц найти не мог.
Снегирь был малый шустрый, служил в полку писарем и, научившись ставить знаки препинания, начал издавать, без предварительной цензуры, газету «Вестник лесов». Только никак приноровиться не мог. То чего-нибудь коснется — ан касаться нельзя; то чего-нибудь не коснется — ан касаться не только можно, но и должно. А его за это в головку тук да тук.
Что касается до соловья, то он на жизненные невзгоды пожаловаться не мог. Пел он искони так сладко, что не только сосны стоеросовые, но и московские гостинодворцы, слушая его, умилялись. Весь мир его любил, весь мир, притаив дыхание, заслушивался, как он, забравшись в древесную чащу, сладкими песнями захлебывася. Но он был сладострастен и славолюбим выше всякой меры.
Первою жертвою нового веяния пал дятел. Бедная эта птица, ей богу, не виновата была. Но она знала грамоте, и этого было вполне достаточно для обвинения.
В перспективе надвигался мрак невежества, с своими обязательными спутниками: междоусобицей и всяческими смутами.
По мере того, как объем предлагаемого знания увеличивался, дело Иванушки усложнялось. Большинства наук он совсем не понимал. Не понимал истории, юриспруденции, науки о накоплении и распределении богатств. Не потому, что не хотел понимать, а воистину не понимал. И на все усовещивания учителей и наставников отвечал одно: «не может этого быть!»
Когда у него совесть была, то он без штанов ходил, а теперь, как совести ни капельки не осталось, он разом по две пары штанов надевает.