— Регенерируй, просто регенерируй, прошу тебя. Давай.
— И провести всю жизнь твоим пленником?
— Но ты должен. Это не может так закончиться. Ты и я, все, что мы сделали. Аксоны, помнишь аксонов, далеков? Нас только двое, больше никого. Восстанавливайся.
— Как тебе это? Я выиграл... Они затихнут, Доктор, барабаны, они затихнут?
— Что будет, когда я умру?
— Не говори так.
— Нет, правда. Когда я умру, и меня похоронят, тебе не надо будет возвращаться домой. Что тогда будет?
— Не знаю.
— Ты когда-нибудь осядешь на месте?
— Доктор этого не сделает, и я не могу. Я продолжу путешествовать.
— И продолжишь меняться. Лет через 40-50 появится женщина, идущая по рынку на какой-нибудь планете в миллиардах миль от Земли, но она уже не будет Розой Тайлер. Она даже не будет человеком.
Волшебники не умирают, и в Путь отправившись,
Мелодией зазвучат, забренчат по клавишам,
Прольются дождем на тех, в чьей остались памяти:
Мол, как вы живете тут, о нас вспоминаете?
Волшебников провожать иногда приходится -
Для каждого свой черед уйти, успокоиться
И в сказке остаться жить, навсегда на воле,
Омытыми напоследок людской любовью.
Как будто «Супер-Марио» понял, что происходит и удалил себя из игры, потому что ему надоело умирать.
Задумался о тех, кто пишет фразу: «В моей смерти прошу никого не винить». Неужели они не чувствуют всего идиотского и неуместного официоза этих слов? Неужели они всерьез рассчитывают, что близкие родные, прочитав легко узнаваемый текст, пожмут плечами и сразу же согласятся: «а, ну раз так, раз любимый смертник сказал, то и не будем себя винить, пойдем помянем и по домам»? Нелепо. Глупо. И страшно, потому что именно эту фразу пишут раз за разом, повторяя снова и снова. Одну и ту же. Безобразно банально и безвозвратно жутко. Но все же именно эта фраза врастает в подкорку всей своей ледниковой плоскостью. И каждый раз, когда предательски дергается рука, когда взгляд упирается в бездонную точку ночного бессветия, когда нет сил даже сглотнуть боль, когда вжимаешь плечи в бетонную стену, превращаясь из человека в сигнальный знак «стоп», в сжатую безумием и отчаяньем пружину... Именно эта чертова фраза бегущей строкой внутреннего хаоса медленно течет по изнанке твоих собственных век.
Если я изменюсь, это ощущение равносильно смерти. Все мое отомрет. И уже какой-то новый человек будет странствовать дальше. А я покойник.
– Тебе не кажется, что прощание с ребенком сделает твою смерть еще тяжелее?
– Но разве это того не стоит?
— Скажешь что-нибудь?
— Я... что сказать?
— Ну да... Спасибо. Мы говорим спасибо. Говорим, что они там, где нет грусти, боли, что они в лучшем мире. Мы говорим «прощай».
— Прощай, Кас... Прощай, Келли. Прощай, Кроули. Прощай, мама.
И вот что я сделала. В шахте старого Шанхая... Я вернула смерть в этот мир. Говорили, что это было как вздох. Единый вздох, обошедший весь мир... Последний вздох. Больше не было. Тогда мы попрощались со всеми. Папами и мамами, больными и старыми, друзьями и соседями, с людьми, с которыми когда-то встречались. С людьми, чьих имен мы так никогда и не узнали. Мы сказали прощайте им всем. В день, когда вернулась смерть.
Марина Викторовна плакала беззвучно. Она даже не шевелилась. Из ее затуманенных глаз просто вытекали слезы. Потом и слез не осталось, а она все стояла с конвертом в руках, будто лишь сейчас окончательно признала, что Виктора Каюмовича больше нет. Ей бы только обнять отца на прощание, прикоснуться щекой к его щеке, опять услышать сладкий аромат его одеколона.
Cлайд с цитатой