Халед Хоссейни. И эхо летит по горам

Но нет ему никакого забвенья. Пари витала над ним невозбранно — на краю зрения Абдуллы, куда бы он ни шёл. Она была как пыль, что цеплялась к его рубашке. Она была в тишине, что постоянно возникала у них дома, что подымалась меж их слов, иногда холодная, пустая, а иногда набрякшая от всего несказанного, словно туча, полная дождя, что никак не прольётся. Бывало, ночами ему снилось, что он опять в пустыне, один, вокруг горы, а вдали мигает крошечный всплеск света — то есть, то нет, то есть, то нет, будто шлёт ему весточку.

Другие цитаты по теме

Его меланхолия была как та тьма снаружи, что давила на окна машины.

Из тебя вышел толк.

Я тобой горжусь, Маркос.

Мне пятьдесят пять. Я всю жизнь ждал этих слов. Может, ещё не поздно? Нам с ней? Может, мы с ней слишком долго растрачивали слишком многое? А где-то внутри я думаю, что лучше оставить всё, как есть, делать вид, что мы не знаем, насколько не годились друг другу. Не так больно. Может, даже лучше, чем этот запоздалый дар. Этот хрупкий, дрожащий проблеск того, как оно могло бы меж нами статься. От этого родится лишь сожаление, говорю я себе, а что в нём хорошего? Ничего оно не принесёт. Потерянное нами невозвратимо.

И всё же, когда мамá говорит:

— Правда красиво, Маркос? — а я отвечаю ей:

— Да, мамá. Красиво, — что-то во мне начинает распахиваться, и я беру маму за руку.

Маленький мальчик Ганнибал погиб в 1945, там, в снегу, пытаясь спасти сестру. Его сердце умерло вместе с Мишей.

— Хорошо, мой брат обманывает себя.

— Дин.

— Ты сказал, что хочешь, чтобы мы попробовали, вот, я пробую. Он не хочет признавать, что мама умерла. Он просто не признаёт.

— Перестань.

— Потому что если он это признает, тогда это правда. А если это правда, то с этим придется считаться.

— Я смотрю, это ведь для тебя так просто.

— Нет, не просто.

— Но у тебя хоты бы были отношения с мамой! Кому она постоянно звонила? У кого всему училась?

— Ладно.

— У тебя с ней были отношения, которых у меня никогда не было, и теперь я должен признать, что у меня этого никогда не будет?

Я поворачиваюсь и смотрю на Пари — она беззвучно спит рядом со мной. Лицо её бледно. Я вижу в этом лице бабу — юного, полного надежд, счастливого, такого, каким он был, — и я знаю, что всегда увижу его, стоит лишь взглянуть на Пари. Она моя плоть и кровь. А скоро я увижу её детей и детей их детей — в них тоже течёт моя кровь. Я не одинока. Внезапное счастье застаёт меня врасплох. Я чувствую, как оно просачивается в меня, и глаза плавятся благодарностью и надеждой.

Я скучаю по тебе, по твоему голосу, по твоему смеху. Мне очень хочется почитать тебе, отправиться с тобой на рыбалку. Помнишь, как мы ловили рыбу? Ты была хорошая дочь, и стоит мне о тебе подумать, как меня охватывает стыд и раскаяние. Как меня мучает совесть! Как я только посмел не выйти к тебе, когда ты добралась тогда до Герата, не пригласить тебя в дом, оставить на улице! Как только у меня рука поднялась держать тебя изгоем все эти годы, не принять в семью! И ради чего? Ради глупых предрассудков, именуемых приличиями? Они ничто перед тем, что стряслось со мной, что я повидал на этой треклятой войне. Но теперь уж слишком поздно. Вот оно, наказание за моё бессердечие, ибо возмездие неотвратимо. Повторю только: ты была хорошая дочь, я не заслужил тебя. Прости меня за всё. Прости. Прости. Прости.

Увядание собственного тела всегда постепенно, почти столь же неуловимо, сколь и коварно.

Ты... ты прости меня, Лиан-Чу. Прости, потому что я собираюсь сделать то, что тебе не понравится. Я всё обдумала и понимаю, что каждому нужна мама. Но ты — не они! Однажды они увидят это и тут же тебя слопают. Или прогонят тебя, и ты снова станешь сиротой.

Это не твоя семья, Лиан-Чу. Мы — твоя семья.

Тех, кто теряет своих супругов, зовут «вдовцами» или «вдовами». «Сиротами» — детей, что потеряли своих родителей. Но вы знаете каким словом называют родителей, которые потеряли своих чад? Его нет. Этого слова не существует. И это так бессердечно.