Театр утренних голосов.
Она не могла говорить с ним, потому-что не знала слов, который знал он, а он не понимал слов, которые говорила она.
Театр утренних голосов.
Она не могла говорить с ним, потому-что не знала слов, который знал он, а он не понимал слов, которые говорила она.
Кости были уложены очень аккуратно — как дрова в поленнице, а поверх них такими же ровными рядами лежали черепа.
– Мама… – начал он медленно и несмело. – А что такое умереть? Ты всё время об этом говоришь. Это такое чувство?
– Для тех, кто потом остаётся жить, это плохое чувство.
Откуда эта опустошённость? — спросил он себя. — Почему всё, что было в тебе, ушло и осталась одна пустота?
Ревун заревел. И чудовище ответило. В этом крике были миллионы лет воды и тумана. В нем было столько боли и одиночества, что я содрогнулся. Чудовище кричало башне. Ревун ревел. Чудовище закричало опять. Ревун ревел. Чудовище распахнуло огромную зубастую пасть, и из нее вырвался звук, в точности повторяющий голос Ревуна. Одинокий, могучий, далекий-далекий. Голос безысходности, непроглядной тьмы, холодной ночи, отверженности. Вот какой это был звук.
... Общество зачитывается лишь бульварной литературой да рекламой, а его культура вынуждает человека формировать личность, наиболее приспособленную к извлечению выгоды.
Не знаю. Когда понимаешь, что все правильно, не станешь выходить из себя. А тут все правильно. Если подумать, как мы жили, этим должно было кончиться.