— Пятидесятник.
— Баптист, что ли?
— Какой там, сам ни во что не верит, а меня жить учит, мы говорит поколение 50-ых, Сталина разоблачили, а вы продукт застоя и благополучия всё профукали.
— Пятидесятник.
— Баптист, что ли?
— Какой там, сам ни во что не верит, а меня жить учит, мы говорит поколение 50-ых, Сталина разоблачили, а вы продукт застоя и благополучия всё профукали.
— Какой тяжелый год!
— Знаете почему? Потому что високосный. Следующий будет счастливым, вот увидите!
Следующим был тысяча девятьсот сорок первый.
— Зинуш, что это значит?
— Опять общее собрание сделали.
— Опять? Ну, теперь, стало быть, пошло, пропал дом. Всё будет, как по маслу. Вначале каждый вечер пение, затем в сортирах замёрзнут трубы, потом лопнет паровое отопление и так далее.
— Вы слишком мрачно смотрите на вещи, Филипп Филлипович. Они теперь резко изменились.
— Голубчик, я уж не говорю о паровом отоплении! Пусть: раз социальная революция — не надо топить. Но я спрашиваю: почему это, когда это началось, все стали ходить в грязных колошах и валенках по мраморной лестнице!
— Вот это да...
— Голубчик! Я не говорю уже о паровом отоплении. Не говорю. Пусть: раз социальная революция – не нужно топить. Но я спрашиваю: почему, когда началась вся эта история, все стали ходить в грязных калошах и валенках по мраморной лестнице? Почему калоши нужно до сих пор ещё запирать под замок? И ещё приставлять к ним солдата, чтобы кто-либо их не стащил?
— Он бы прямо на митингах мог деньги зарабатывать... Первоклассный деляга.
— А может быть положить на голову лед?
— Лучше не надо, у вас и так хроническое обморожение мозга!
— Это я сейчас комсомолка. А потом я хочу быть женщиной.
— Как не стыдно! — с гневом воскликнула подруга. — Нет, вы слыхали, ее мечта, оказывается, быть женщиной. Не летчицей, не парашютисткой, не стахановкой, а женщиной. Игрушкой в руках мужчины!
— Любимой игрушкой, — улыбнулась Зиночка. — Просто игрушкой я быть не согласна.
— Зина, я купил этому прохвосту краковской колбасы. Потрудись накормить его.
— Краковской! Краковскую я лучше сама съем.
— Только попробуй! Я тебе съем! Это отрава для человеческого желудка. Взрослая девушка, а, как ребенок, тащишь в рот всякую гадость. Предупреждаю: ни я, ни доктор Борменталь не будем с тобой возиться, когда у тебя живот схватит.
— Значит так, всё очень просто... Подходишь к женщине, понравившейся тебе, и спрашиваешь — где находится нофелет.
— Что за нофелет?
— Вот! То же самое и она спросит. А нофелет — это те-ле-фон, только наоборот.
Я тоже думал, откуда и что это за непонятная любовь. Но вот сидит перед тобой совершенно чужой человек, к тому же, заметь, не являющийся лучшим представителем человечества, но к ужасу своему, ты чувствуешь, что, не дай бог, будет надо, ты за него не только свою, но и чужие жизни не пожалеешь.
— Что-то странная какая-то утка, на курицу похожа.
— Это у неё осложнение после птичьего гриппа.