— Черт, у меня руки задрожали...
— Все хорошо, Том, мы справимся.
— Столько смертей, Лиззи... Да будет жизнь, да?
— Черт, у меня руки задрожали...
— Все хорошо, Том, мы справимся.
— Столько смертей, Лиззи... Да будет жизнь, да?
— Веревка теперь наша, кто же нас повесит?
— Никто тебя не повесит, Томми, ты сам повесишься.
Там, во Франции, я привык смотреть как умирают люди, но не привык к виду умирающих лошадей, они тяжело умирают...
В жизни может случиться что угодно, но когда на руках матери умирает ее ребенок, это трудно оправдать фразами «что ни делается, всё к лучшему» или «значит, так должно быть».
Там, во Франции, я привык смотреть как умирают люди, но не привык к виду умирающих лошадей, они тяжело умирают...
... дети, которые умирают в колыбели, – самые умные, потому что интуитивно чувствуют, какая жизнь ужасная штука, и делают свой выбор.
— Фрэнсис сказала, что Линда заезжала.
— Фрэнсис особенно преданна именно тебе, да?
— Что ж, люди преданны тем, кто им платит.
Хоронить родителей больно и невыносимо. Но в глубине души человек готов к этому, ведь это закон бытия. Но пережить своего ребенка… Это же нелепо, как повернутое вспять время.
— Я хочу, чтобы «Shelby Company Limited» увеличила взносы в местные благотворительные фонды на 25% с сегодняшнего дня. И хочу построить два новых приюта для детей-сирот. Один в Соутли, другой в Дебетте. Я уже присмотрел здания в бывших работных домах. Хочу, чтобы этим занималась ты.
— Почему?
— Я кое-кому обещал изменить мир...
Мастер сказал:
— Когда ребенок находится в чреве матери, он молчит. Затем он появляется на свет — и говорит, говорит, говорит, пока однажды не оказывается в чреве земли. Тогда человек вновь умолкает.
Поймай эту тишину — она была в материнском лоне, она будет в лоне земли, и даже сейчас она определяет тот шум, который именуется жизнью.
Эта тишина — твое глубочайшее естество.