Вы можете бросить меня в тюрьму, но вы не отнимите у меня свободы. Я, Джон Лилберн, рожден свободным.
— Вы издеваетесь над судом, сэр?
— Нет, это вы издеваетесь над этим судом, также как над правосудием, истиной и свободой, но так не будет продолжаться вечно.
Видите ли, в тюрьме я уже бывал. Правда, всего три недели и всего лишь в предвариловке, но когда тебе дважды в день приходится играть в шахматы с угрюмо-свирепым болельщиком «Вест Хэм», у которого татуировка «УБЬЮ» на одной руке и «УБЬЮ» на другой, да еще набором шахматных фигур, где не хватает шести пешек, всех ладей и двух слонов, – в общем, ты невольно вдруг начинаешь ценить кое-какие мелочи. Такие, например, как свобода.
Я не боюсь перспективы провести всю мою жизнь в тюрьме. Я был рожден в тюрьме, где я не могу свободно выражать свое мировоззрение.
На свободе время бежит быстро, а здесь, в тюрьме, оно просто остановилось. Остаёшься совсем один-одинёшенек. У тебя ведь есть внутренний голос, совесть? Так вот, он требует объяснений. Это похоже на то, как судья тебя допрашивает или допрашивает прокурор. Начинаешь чувствовать себя ничтожеством. Вся эта гордыня уходит. Становишься величиной с булавочную иголку. Вот тогда узнаёшь свою истинную сущность.
Я не Штиллер! Каждый день с тех пор, как меня посадили в эту тюрьму..., я утверждаю и клянусь, что я не Штиллер, и требую виски, без чего отказываюсь давать какие-либо показания. Потому что без виски, как я в том убедился, я перестаю быть собой, могу поддаться любому «доброму влиянию», сыграть угодную им роль, хотя она и не имеет ко мне ни малейшего касательства.
Ни от чего не легчало. Ни с кем не складывался разговор. Никто ни на один вопрос Илье не мог ответить. Сожаления не было. Страха не было. Удовлетворения не было. Снаружи был вакуум, и внутри был вакуум тоже. Безвоздушное бездушное. Домой ехал, только потому что надо было ехать куда-то. Приехать и лечь спать. Проспаться и вскрыть себе вены. Ничего в этом сложного не было, на зоне научили. Ничего в жизни сложного не было: и умирать легко, и убивать — запросто. Но ни от одного легче не станет, ни от другого.
Она себя чувствовала более несчастной, чем в самые тяжелые дни своей трудовой жизни. Что дало ей богатство?
Судебный процесс, в котором была какая-то тайна, и богатство отделили ее от шумной толпы простых людей, которые живут, как им нравится, гуляют по улицам, ходят в кинематограф. Каждый ее выезд обращал внимание, тысячи любопытных взглядов встречали ее. И она отказалась от выездов. Не было удовольствия, которого она не могла бы себе разрешить, и вместе с тем она была лишена их всех. Только прозрачная стена из стекла отделяла ее от широкого мира, переливающегося всеми красками, но эта стена была непреодолима для нее. С тоской в голосе она шептала:
– Какая я несчастная, какая я несчастная!
Cлайд с цитатой