Так уж распорядилась судьба. Ты именно та женщина, которая мне нужна. Верь мне, я старался, как мог, прогнать тебя из моего сердца, и ничего у меня не получилось. Я не могу жить без тебя. В идеале, самое лучшее для нас обоих — это прямо сейчас взять и похитить тебя, упаковать в свой чемодан и увезти во Францию, где мы смогли бы прожить вместе до конца наших дней.
Хотите, я побуду вашим псом?
Лохматым романтичным сенбернаром...
Хотите, я пребуду вашим сном
Лирическим или сплошным кошмаром?
А может быть, мне сковырнуть звезду,
Оправить в серебро и в алых лентах,
Приплюсовав шалфей и резеду,
Вам поднести коленопреклоненно?
В огромной вселенной – миллионы, миллиарды звезд и планет. И на одной из этих планет, на окраине города, в старом обшарпанном доме друг против друга стояли два человека. Он и Она. И не было во всей вселенной более близких, более счастливых людей… Они не замечали вокруг ничего: ни этих тесных стен, ни посторонних звуков, ни убогости обстановки. Они любили друг друга, открывая для себя целый мир, целую вселенную.
Я расстегивал все пуговицы, она прижималась к моей груди, и я говорил: «Давай жить в пальто. Давай греть друг друга словами. Почему словами? Потому что слова — это не больше, чем наше дыхание. А в нашем дыхании чуть больше, чем в словах». Так и смеялась она на моей груди. И не нужны мне были иные стены, и не существовало для нас иного приюта. Ведь что такое любовь? Это наше общее пальто на двоих, под которым тепло, под которым мы дома.
Можно взглянуть в зеркало и подумать: «О, я такая... обычная. Едва ли мне грозит слишком романтичный парень. Скорее всего, у меня вообще никакого парня не будет. Никогда». Думайте о себе как угодно хорошо или до депрессивности плохо — ни то, ни другое не спасет, если его выбор пал на вас.
Так что — не поддавайся
сомнениям:
они ведь нахлынут,
они могут -
преждевременно
нас поломать.
Мы — лишь смертные.
Но из смертности -
можем бросить вызов судьбе.
И романтика страсти — она ни при чём.
Суть любви есть
жестокость, но
в нашей воле
преобразить эту жестокость,
чтобы жить вместе.
У любви — свои времена года,
за и против резоны,
и всё, что там сердце
бормочет во тьме,
утверждая своё
в конце мая.
Не забудем, что свойство шипов -
рвать плоть, ранить -
и мне это знакомо, -
продирался.
Держись
от шипов подальше,
говорят тебе.
Но невозможно: жить,
избегая
терниев.
Ты куталась от холода в меня,
А я стоял от шутки этой, млея.
А небо было точно простыня,
И я не знал, на самом деле, где я.
Кафе на окраине.
Легкие стены стеклянны.
Глядимся в их синь, в марсианские телеэкраны,
Пропав, потерявшись, попав на другую планету,
В чужие кварталы, которых почти ещё нету,
Оттуда, где каждый трамвай, фамильярно мигая,
Раззвонит, что видел вдвоём нас во встречном трамвае...
Кафе на окраине. В солнечном отсвете медном
Мы смотрим, где сесть, на мгновенье у входа помедлив,
И люди, глаза оторвав от тарелок и рюмок,
Глядят на тебя, и светает в их лицах угрюмых.
Знаешь, когда ты спишь, когда уличный свет падает на твое лицо, я рисую тебе глаза. Неумело, инструментами сонного воображения я придумываю их открытыми. Синими, как море, или черными, как кофе, не важно. Важно только одно, чтобы они смотрели на меня. Чтобы я смотрел в них. Потому что я знаю: утром закружится жизнь, замешает нас в тесто суеты, лукаво нашепчет в заблудившуюся душу смешных нелепых дел, ты опять забудешь просто повернутся и посмотреть на меня, а я опять забуду сказать тебе что-то главное, спрятанное глубоко в сердце. Но на следующую ночь я снова не буду спать. Я нарисую тебе глаза. Может быть, однажды чаши весов судьбы перевесят это серое небо, падающее в лужи, эти мчащиеся в никуда автомобили, разбрызгивающие колесами застоявшееся одиночество, а мы замрем в шуме города, возьмемся за руки, просто так, как в далеком детстве, и ты посмотришь на меня нарисованными однажды ночью глазами.
Cлайд с цитатой