Как может быть свободным развращенный ум, если они стали рабами их собственных страстей?
— Ты так сомневаешься в собственной дочери?
— Я люблю ее больше собственной жизни, но при этом не закрываю глаза на ее недостатки.
Как может быть свободным развращенный ум, если они стали рабами их собственных страстей?
— Ты так сомневаешься в собственной дочери?
— Я люблю ее больше собственной жизни, но при этом не закрываю глаза на ее недостатки.
Хадасса прикоснулась к нему, отвлекая его от мучительных размышлений.
— Не надо ненавидеть Юлию за то, что она натворила, Атрет. Она заблудилась на своих путях.
— Не суди их так строго, Децим. Здесь нет ни твоей, ни моей, ни их вины. В этом виноват тот мир, в котором они живут.
— А кто делает этот мир, Феба? Они сами хотят полностью распоряжаться своей жизнью. Они хотят избавиться от старых норм. Для них хорошо все, что им приятно. Они готовы уничтожить всякого, кто встанет у них на пути. Они требуют разорвать цепи нравственности и не понимают, что только нравственные ограничения и делают человека цивилизованным существом.
Неужели вы убеждены в том, что если чего-то не хотите, то имеете полное право уничтожать это?
— Она слишком упрямая.
— А вы с отцом были бы счастливее, если бы ваша дочь была безвольной? Не думаю. До сегодняшнего дня у Юлии не было никакой свободы. Как же она может ею распоряжаться, если ее никогда у нее не было?
— Чрезмерная свобода может затмить совесть.
— Мне нужно идти, мой господин. Пожалуйста...
— Куда идти?
— К себе.
— Я пойду с тобой.
Она посмотрела на него, вцепившись рукой в свою тунику.
— У меня нет никакого выбора?
Марк знал, что она скажет, если он предоставит ей выбор. Выступая против всех человеческих инстинктов, ее проклятый Бог требует от своих последователей чистоты.
— А если я скажу, что нет?
— Я прошу тебя не насиловать меня.
— Насиловать тебя? — это слово так и резануло его. — Ты принадлежишь моей семье. Разве это насилие, если от чего-то, что принадлежит мне, я беру то, что хочу? И, по-моему, я оказываю тебе уважение, даже когда...
Тут он осекся, прислушиваясь к себе. Впервые в жизни Марк испытал невыразимое чувство стыда. Он уставился на нее, потому что на какое-то мгновение увидел себя так, как, должно быть, она видит его, и содрогнулся. Он назвал ее чем-то. Чем-то! Неужели он именно так и думал о ней? Как о вещи, которой может пользоваться, не заботясь о ее чувствах?
— Но она же спасла тебе жизнь! Или ты забыла, как Кай едва не убил тебя? И после этого ты отправляешь ее на смерть?
— Она рабыня, Марк. И когда она меня защищала, она лишь делала то, что должна была делать. Мне что, благодарить ее за это? Да ее жизнь и гроша ломанного не стоит.
Марк почувствовал, как в нем нарастает такое отчаяние, что он едва мог дышать.
— Ее жизнь — для меня все! Я люблю ее! — закричал он.
Грустно улыбнувшись, он прикоснулся другой своей рукой к ее щеке.
— Если бы не Юлия, я дал бы тебе свободу.
Хадасса нежно сжала его руку.
— Я свободна, мой господин, — прошептала она. — И ты тоже можешь стать свободным. — Она медленно встала и вышла из комнаты, тихо закрыв за собой дверь.