Франсин Риверс. Веяние тихого ветра

Грустно улыбнувшись, он прикоснулся другой своей рукой к ее щеке.

— Если бы не Юлия, я дал бы тебе свободу.

Хадасса нежно сжала его руку.

— Я свободна, мой господин, — прошептала она. — И ты тоже можешь стать свободным. — Она медленно встала и вышла из комнаты, тихо закрыв за собой дверь.

Другие цитаты по теме

Хадасса присела на склон холма. Она сидела уединенно, ни с кем не общаясь. Склонив голову, она сжала в ладонях выданные ей зерна. Чувства переполняли ее.

«Ты приготовил предо мною трапезу в виду врагов моих», — сокрушенно прошептала она и заплакала.

— Бог говорил с Илией тихим шепотом, Марк. Это был спокойный и тихий голос. Это было веяние тихого ветра...

Марк вдруг почувствовал какой-то странный трепет внутри. Как бы пытаясь от него избавиться, он криво усмехнулся.

— Ветра?

— Да, — тихо сказала она.

... Он грустно улыбнулся и похлопал ее по руке.

— И вовсе не мне, и не Иакову, а Марии Магдалине Иисус дал возможность увидеть Себя после воскресения.

От слез Хадасса какое-то мгновение ничего не видела.

— Как мне обрести такую же силу, как у тебя?

Иоанн нежно улыбнулся ей.

— В тебе есть столько сил, сколько Бог дал тебе, и этих сил хватит для того, чтобы в тебе исполнилась Его воля. Ты только верь в Него.

— Можно мне идти, мой господин? — тихо сказала она, уже как служанка.

— Да, — спокойно ответил он, провожая ее глазами. Когда она уже открыла дверь, он окликнул ее.

— Хадасса, — сказал Марк, чувствуя, как любовь разрывает его изнутри. Единственный способ овладеть ею, на его взгляд, состоял в том, чтобы пошатнуть в ней эту упрямую веру. Но не пошатнет ли он при этом и ее саму? — А что этот твой Бог вообще сделал для тебя?

Девушка довольно долго стояла в дверях к нему спиной и молчала.

— Все, — наконец тихо ответила она и ушла, так же тихо закрыв за собой дверь.

Бог наносит раны, которые может исцелить.

Я не верю, что главная цель в жизни — быть счастливым. Она в том, чтобы служить. Чтобы быть полезным.

Неужели Рим так боится истины, что готов ее уничтожить?

По щекам девушки текли слезы, но ее глаза сияли.

— И в этот момент, Атрет, со мной произошло самое поразительное, самое удивительное. В тот самый момент, когда я провозглашала Иисуса Христом, страх покинул меня. Его тяжесть спала, как будто, его никогда и не было.

— Разве ты никогда раньше не говорила об Иисусе?

— Говорила, но это было среди верующих людей, среди тех, кто любит меня. Там я не подвергала себя никакой опасности, говорила от всей души. Но в тот момент, перед Юлией, перед другими, я полностью подчинилась Божьей воле. Он есть Бог, и нет другого. И не сказать им истину я уже не могла.

— И теперь ты умрешь за это, — мрачно произнес Атрет.

— Если в нас нет того, ради чего стоит умереть, Атрет, то в нас нет и того, ради чего стоит жить...

Хадасса прикоснулась к нему, отвлекая его от мучительных размышлений.

— Не надо ненавидеть Юлию за то, что она натворила, Атрет. Она заблудилась на своих путях.

— Да благословит тебя Бог за твою милость, — сказала она и поцеловала руку воина.

Он отдернул руку.

— Ты меня уже благодарила один раз. Помнишь? Я дал тебе зерна, а ты... — он усмехнулся. — Я все время смотрю, как ты молишься. Миля за милей, месяц за месяцем. Что толку-то тебе от этого?

Ее глаза наполнились слезами.

— Что толку? — спросил он, на этот раз уже сердито, очевидно, желая услышать от нее ответ.

— Еще не знаю.