Мы, люди, — странный народ. Мы стесняемся обнаруживать свои эмоции перед ближними, даже если хорошо знаем друг друга, — а часто и перед самими собой. Поэтому каждый из нас будет чувствовать себя в одиночестве — настолько, что даже не сможет увидеть лица соседей.
Быть человеком — тяжёлая доля! Хотеть вечно держать друг друга за руки — и вечно терять друг друга в соответствии с вечными законами.
Сколько усилий предпринимают люди, чтобы притупить своё восприятие, неужели это для тебя новость? Одни изо дня в день пьют пиво, другие раскладывают электронные пасьянсы, третьи мусолят романы, четвертых от телевизоров за ноги не оттащишь… Собственно, все эти ухищрения не обязательны. Достаточно поменьше спать и побольше жрать, это тоже отлично работает… А потом удивляются: отчего в юности счастье и муку ломтями резали, а нынче тонким слоем мазать приходится на хлеб насущный? Куда ушла острота ощущений? Почему сердце больше не рвётся на части по всякому пустяковому поводу? И одни вздыхают покорно: «Старею», другие радуются: «Мудрее становлюсь, обретаю власть над эмоциями». А самые лучшие понимают, что уже положены живьем во гроб, терять почти нечего, и идут вразнос, тело своё в первый попавшийся костёр на растопку кинуть готовы, лишь бы обрести хоть на миг растраченное по пустякам сокровище… Другое дело, что оно не утрачено. Лежит себе в подвале – только отыщи да пыль смахни. Но это, как ни странно, труднее всего. Сгореть много, много проще.
— Я не помню, кто сказал это. У людей столько чувств, сколько звёзд на небе. И я это отлично понимаю.
— Метафора, означающая, что каждая эмоция сверкает по-своему, да?
Но мы, проницательные, слегка больные, недостаточно наивные и непосредственные, чтобы не видеть загадок и запутанной сети ходов лабиринта под названием «жизнь», недостаточно упрямые и последовательные, чтобы пытаться разобраться в ней, мы не можем больше обходиться без ощущения пропасти, пляски на крыше небоскреба, независимо от того, хотим ли мы забыть это чувство или жить с ним.
— Так это люди?
— Были людьми, пока их не лишили всего человеческого. Это живой мозг в кибернетическом теле со стальным сердцем и без каких-либо эмоций.
— Но почему без эмоций?
— Потому что это больно.
– Есть на свете и кое-что другое. Но ты этого не знаешь. – Она помолчала. – Ты не знаешь, потому что у тебя нет слез, и ты не понимаешь, что значит – грустить вдвоем.
– Да, этого я не понимаю. Мы не часто грустили, Лила.
– Да, ты не часто грустил. Ты или злился, или был равнодушным, смеялся или был таким,
каких вы называете храбрыми. Но это не храбрость.
– А что же это такое. Лила?
– Страх выдать свои настоящие чувства. Страх перед слезами. Страх, что тебя не посчитают за мужчину. В России мужчины плачут и остаются мужественными. А ты никогда не открыл своего сердца.
– Ты и не будешь стариться. Жизнь не оставит на твоем лице никаких следов, она лишь слегка коснется его, и оно станет еще красивее. Человек становится старым лишь тогда, когда уже ничего не чувствует.
– Нет, когда уже не любит.
Так ли это плохо? Мы, дети цивилизации, разучились быть естественными. И скептически кривим рот, когда при нас дают волю чувствам. Мужчины обнимаются – гомосексуалисты. Женщина плачет – истеричка. Старик хохочет – идиот. Малыша не придуши, дуреха – от большой-то любви…
Cлайд с цитатой