Франсуаза Саган. Не отрекаюсь...

Тоска в наши дни неотделима от людей, как зубы или волосы. Да и может ли быть иначе? Жизнь у людей беспросветная, их вынуждают так жить. Я нахожусь в привилегированном положении, потому что могу делать то, что мне нравится, могу даже жить одна, если захочу. Но жизнь большинства людей ужасна. Их держат за горло, вынуждают работать с утра до вечера, они смотрят идиотское телевидение, никогда не остаются одни, загнанные в западню такими же людьми, как они. Они не могут позволить себе ни минуты того, что называют «добрым временем», старым добрым временем, которое течёт, секунда за секундой, и можно просто смотреть, как оно проходит. У большинства нет ни жизни, ни времени — только слепой и безумный бег по кругу.

0.00

Другие цитаты по теме

Ненавижу всё, что отнимает время, поэтому я люблю ночь. День — это монстр, день — это встречи. А ночное время — тихое море. Ему нет конца. Я люблю увидеть восход солнца, перед тем как лечь спать.

Время от времени одиночество необходимо, но я не забываю, что сказал Стендаль: «Одиночество дает всё, кроме характера». И я не путаю вечерок в одиночестве, за чашкой чая и с хорошими пластинками, с настоящим одиночеством. Тем, которое всем знакомо, от которого не уйти и которое отнюдь не роскошь. Мы рождаемся одни и умираем одни. А в промежутке пытаемся быть не слишком одинокими. Я глубоко убеждена, что все мы в душе одиноки и от этого глубоко несчастны.

Вежливость — это ещё и вопрос времени. Нужно время, чтобы сказать «Огромное спасибо», время, чтобы спросить: «Будьте любезны, скажите, пожалуйста, как пройти на такую-то улицу?», да просто-напросто время, чтобы обратить внимание на человека, кем бы он ни был. Прежде она была чем-то само собой разумеющимся, она даже была признаком мужественности у мужчин и женственности у женщин. Теперь же она совершенно исчезла. Встретив каким-то чудом вежливого человека, я падаю в обморок от изумления.

В старости меньше радостей, но больше интереса. Я не боюсь старости — меня пугает другое: что каждый выход больше никогда не станет приключением, пусть даже приключение это — всего лишь обмен улыбками. Для меня старость имеет прямое отношение к физической любви. Страшно, если не сможешь больше вызвать того, что называют желанием. Умереть в пятьдесят лет или жить чем-то другим — грустно. Никогда больше не встретить Незнакомца. Всё-таки лучше всего разговаривать лежа в постели, бок о бок. Исключить из своей жизни приключение — ай-ай-ай!

Я думаю, будь у меня дочь, мне бы хотелось, чтобы в восемнадцать лет она встретила мужчину, в которого влюбилась бы, как и он в неё, и чтобы они умерли вместе, дожив до восьмидесяти лет, рука в руке. Можно ли представить себе что-нибудь более романтичное? Но беда в том, что жизнь, как правило, так неромантична, что это бывает очень редко… Чаще всего жизнь совсем не такая, какой должна быть. Люди ломаются, или что-то ломается в них. Не знаю, возраст ли тому виной, усталость, характер или образ жизни. Бывают периоды, когда такие вещи накапливаются и вы, сами не зная почему, воспринимаете это как обиду. Мне случается думать, что жизнь — это злая шутка. Если вы мало-мальски чувствительны, то постоянно живёте словно с содранной кожей.

Я верю в постоянство инстинкта, желания, потребности. Это неистребимо. В людях живет потребность не испытывать страха, находиться в безопасности, в тепле, быть любимыми. И я убеждаюсь в этом каждый день. Каждый день я вижу, что людям нужно место, где прилечь, нужен кто-то, кто скажет, что любит, нужно не знать одиночества, страха, пробуждений в холодном поту. Людям страшно жить, страшно все потерять, им страшно, в самом деле страшно. И в каждом человеке есть хоть что-то прекрасное, ведь невозможно родиться совершенным уродом. Но иногда этого не находят, просто потому, что не ищут, и дело кончается плохо, глупо, в суде.

У людей нет времени вкусить проходящее время. Каждая минута могла бы быть подарком, а теперь она — лишь анклав между двумя другими минутами. А ведь каждая минута — это закон жизни — должна быть минутой, наполненной всё равно чем — счастьем, солнцем, тишиной, истинным чувством. Но у нас нет больше времени на истинные чувства.

Внешние события всегда случайны. Драма — это вставать утром, ложиться вечером, суетиться в промежутке и так до самой смерти. Драма — это обыденная жизнь... Время от времени мы это осознаем, но редко...

Единственное, о чём я жалею,  — что мне не хватит времени прочесть все книги, которые хочется прочесть. Но когда я смотрю на плывущие облака или делаю глупости — которые глупостями вовсе не считаю,  — я не теряю время, потому что вижу, как оно проходит. Главное — ощущать его не как летящую стрелу, но как вечный подарок.

Легкомыслие — это, по-моему, хорошее качество. Это как место, где можно укрыться, когда дела из рук вон плохи. Когда провалилась пьеса, критика ужасна, если ты близко видел смерть, то уже не можешь всерьёз на это сетовать и рвать на себе волосы. Говоришь себе: «Стоп! Есть вещи и похуже!» Легкомыслие — это ещё и определённая культура, возможность уважать людей, не обременяя их. Я же не скажу им: «Послушайте, со мной случилась беда!» Бедняги, они не будут знать, что с этим делать. Не знаю, если когда-нибудь меня настигнет смертельная болезнь, скажу ли я об этом моим близким. Думаю, нет.