Холод и внутри, и снаружи, ведь я никому не нужен.
Осень наступила и вянут цветы,
Милая, а с ними вянешь и ты.
Осень, шли мы долгие годы с тобой,
Милая, шли одною судьбой.
Холод и внутри, и снаружи, ведь я никому не нужен.
Осень наступила и вянут цветы,
Милая, а с ними вянешь и ты.
Осень, шли мы долгие годы с тобой,
Милая, шли одною судьбой.
Осень вновь разбросала листвой
По тропинкам свои акварели.
И кистями продрогших рябиновых слез
Догорают костры сентября,..
Душу вновь заполняют собой заунывного ветра свирели.
К небу рвутся нагие ладони берез,
Но у каждого осень своя...
Пусто в доме моем на втором этаже.
Ставлю чайник на газ раз пятнадцать уже...
Ведь в моей, без тебя опустевшей душе,
Вновь наступила осень...
Я все реже твержу, что к тебе не вернусь.
По квартире брожу, за уборку берусь.
Чай вскипел и остыл раз пятнадцать уже —
Жду тебя на втором этаже...
Мне на плечи кидается век-волкодав,
Но не волк я по крови своей,
Запихай меня лучше, как шапку, в рукав
Жаркой шубы сибирских степей.
— Одно я знаю точно — все кошмары
приводят к морю.
— К морю?
— К огромной раковине в горьких отголосках,
где эхо выкликает имена -
и все поочерёдно исчезают.
И ты идёшь один... из тени в сон,
от сна — к рыданью,
из рыданья — в эхо...
И остаётся эхо.
— Лишь оно?
— Мне показалось: мир — одно лишь эхо,
а человек — какой-то всхлип...
Others because you did not keep
That deep-sworn vow have been friends of mine;
Yet always when I look death in the face,
When I clamber to the heights of sleep,
Or when I grow excited with wine,
Suddenly I meet your face.