Я разучился и страдать, и наслаждаться: я мертвец.
— Но слова остывают у меня в горле, желания — в сердце, а жест — на кончиках пальцев.
Я разучился и страдать, и наслаждаться: я мертвец.
— Но слова остывают у меня в горле, желания — в сердце, а жест — на кончиках пальцев.
Я старался отвечать им и улыбаться, но сердце мое было погребено под застывшей лавой.
Еще со времен санатория она знала, что иногда бывает тяжелее смотреть на вещи покойного, чем на него самого.
— Почему вы считаете, что дело, которому ты служишь, важнее собственной судьбы?
На миг задумавшись, он сказал:
— Я не отделяю одного от другого.
— Да, — кивнул я.
Я оброс жиром, чтобы скрыть свои чувства, порой они были слишком сильны, чтобы это вынести. Останься я худым — я бы не выжил. Как и Вы, я когда-то был романтиком, но война это исправила. Война лечит людей ужасом смерти.
Ника помнила старые рассказы былых Хранителей: в час смерти перед глазами пролетает вся жизнь, все воспоминания вырываются наружу, вся душа выворачивается наизнанку. Тогда же и решается, куда попадет эта душа: в рай или ад. Чему следовал человек всю свою жизнь? Кем он был? Светом или тьмой, добром или злом. Он видел все прожитые ним годы, и осознавал: чем старше мы становимся, тем меньше чувств испытываем. Лишь холодный разум и расчетливость. Чем старше, тем ожесточеннее. На смену жизни приходит борьба за выживание. В которой лишь одно правило: либо ты убей, либо убьют тебя. И эта система не дает сбоя, покуда люди взрослеют, поколения за поколениями.
Смерть — это личное дело каждого, и она порождает печаль, отчаяние, жгучие муки или холодную философию.
— А как это... умереть? Вот ты говоришь — погибель. Что это, какое-то чувство?
— Да. Для тех, кто остался жить — да. И весьма неприятное.
Смерть — это личное дело каждого, и она порождает печаль, отчаяние, жгучие муки или холодную философию.
— Так вы выбираете смерть потому, что потеряли надежду?
— Как мог я ее потерять, если у меня ее никогда не было?
— Разве можно жить без надежды?
— Да, если имеешь убеждения.