Он был человек привычек, привычек прочных и глубоко укоренившихся, и одной из них стал я.
Знаете, ведь «чтобы узнать человечество, надо изучить человека».
Он был человек привычек, привычек прочных и глубоко укоренившихся, и одной из них стал я.
В характере моего друга Холмса меня часто поражала одна странная особенность: хотя в своей умственной работе он был точнейшим и аккуратнейшим из людей, а его одежда всегда отличалась не только опрятностью, но даже изысканностью, во всем остальном это было самое беспорядочное существо в мире, и его привычки могли свести с ума любого человека, живущего с ним под одной крышей.
Не то чтобы я сам был безупречен в этом отношении. Но все же моя неаккуратность имеет известные границы, и когда я вижу, что человек держит свои сигары в ведерке для угля, табак — в носке персидской туфли, а письма, которые ждут ответа, прикалывает перочинным ножом к деревянной доске над камином, мне, право же, начинает казаться, будто я образец всех добродетелей.
— Я ближе всех к тому типу друга, которого Шерлок Холмс способен иметь.
— То есть?
— Его враг.
Именно сейчас я и почувствовал, как мне недостает моего Уотсона. Уж он-то всякими интригующими вопросами и возгласами удивления умеет возвысить мое несложное искусство до уровня чуда, хотя в действительности оно представляет собой не что иное, как систематизированный здравый смысл.
Я помню, что философия, астрономия и политика стояли под знаком нуля. Познания в ботанике — колеблющиеся, в геологии — глубокие, поскольку дело касается пятен грязи из любого района в пределах пятидесяти миль вокруг Лондона; в химии — эксцентричные; в анатомии разрозненные; в области уголовной литературы и судебных отчетов — исключительные; при этом скрипач, боксер, владеет шпагой, юрист, отравляет себя кокаином и табаком.
Вы совсем как мой друг, доктор Уотсон, который усвоил себе скверную привычку вести свои рассказы не с того конца.
Для Шерлока Холмса она всегда оставалась «Этой Женщиной». Я редко слышал, чтобы он называл ее каким-либо другим именем. В его глазах она затмевала всех представительниц своего пола.
Мой друг страстно увлекался музыкой; он был не только очень способный исполнитель, но и незаурядный композитор.
Удивительная, непостижимая вещь любовь, вот мы стоим тут двое, мы никогда не встречались до этого дня, никогда не сказали друг другу ни одного ласкового слова, не смотрели ласково друг на друга, и вот сейчас в минуту опасности наши руки инстинктивно потянулись одна к другой. Я потом часто вспоминал с удивлением об этой минуте, но тогда мне всё казалось естественным, и она потом часто говорила мне, что сразу же потянулась ко мне, уверенная, что найдёт во мне утешение и защиту. Так мы стояли вдвоём перед этим странным, мрачным домом, держась за руки, как дети, и наши сердца вдруг объял покой.