Ведь у палача тоже есть память и душа, какой он там ни будь палач, а может быть, как раз от того, что он палач.
Иногда достойнее почтить память мертвых, подавив, или вернее, скрыв свое горе.
Ведь у палача тоже есть память и душа, какой он там ни будь палач, а может быть, как раз от того, что он палач.
Иногда достойнее почтить память мертвых, подавив, или вернее, скрыв свое горе.
Господи Иисусе! А что бы было, кабы клинья были не кожаные, а деревянные?
Господи Иисусе! А что бы было, кабы клинья были не кожаные, а деревянные?
И наши души — коридорами для пришлой боли всех людей. Мы плачем полночью за шторами, мы память людных площадей времен тоски, времен отчаянья, не достучавшейся весны, времен утробного молчания всей изувеченной страны.
Но великие души в тяжелые минуты жизни находят удивительную поддержку в философии.
Это правда, — согласился Д’Артаньян, — на мне нет одежды мушкетера, но душой я мушкетер. Сердце мое — сердце мушкетера. Я чувствую это и действую как мушкетер.
Сначала надо победить, а после войны будет и совет.
— Когда соскучитесь по мне, можете завести граммофон, — по крайней мере без риска оскорбить чьи-нибудь чувства.
— В граммофоне я не услышу вашей души. Оставьте мне вашу душу, а лицо и голос можете взять с собой. Они — не вы.
Сначала надо победить, а после войны будет и совет.
Бедные создания! Если нельзя их любить, то можно пожалеть. Вы жалеете слепого, который никогда не видел дневного света, глухого, который никогда не слышал голосов природы, немого, который никогда не мог передать голос своей души, и из чувства стыда не хотите пожалеть слепоту сердца, глухоту души и немоту совести, которые делают несчастную страдалицу безумной и помимо ее воли неспособной видеть хорошее, слышать Господа Бога и говорить на чистом языке любви и веры.