Никогда я не решался брать всю великую ответственность. Вот в этом разница между величием и заурядностью. И человеку заурядному приятно знать, что ничего, пожалуй, нет на свете сиротливей величия.
Быть человеком — значит взять на себя какую-то ответственность, а не просто заполнять собой пространство.
— Наверно, разные бывают степени величия, — проговорил Адам.
— Не думаю. Маленького величия не бывает. Нет уж. По-моему, перед лицом жизненной ответственности ты один наедине с этой громадой и выбор у тебя таков: либо тепло и дружество и ласковое пониманье, либо же холод и одинокость величия. Вот и выбираешь. Я рад, что выбрал заурядность, но откуда мне знать, какую награду принесло бы величие?
Ведь что у тебя есть, тем и хвастаешься. И, может быть, чем меньше у тебя чего-нибудь, тем больше желание похвастаться.
... ложь есть средство наживы или способ спасти свою шкуру. Если твёрдо придерживаться этого определения, то, думаю, лжецом можно считать и писателя — при условии, что тот неплохо зарабатывает.
Том, третий сын, пошел весь в отца. Родился он с громовым криком и жил, сверкая, как молния. В жизнь он ринулся очертя голову. Он не знал меры в радости и восторге. Мир и людей он не открывал, а создавал сам. Когда он читал книги, то знал, что читает их первым. Он жил в мире, сияющем свежестью и новизной, нетронутом, как Эдем на шестой день сотворения мира. Он стремительно нёсся по раздолью жизни, словно ошалевший от простора жеребёнок, а когда позднее жизнь воздвигла перед ним изгородь, он промчался сквозь неё, разметав рейки и проволоку, а ещё позже, когда вокруг бесповоротно сомкнулись стены, он прошиб их собой и вырвался на свободу. Ему была доступна великая радость, но столь же великой бывала и его скорбь; так, например, когда у него умерла собака, мир рухнул.
— Милый Господи, пусть я буду, как мой брат. Пусть я не буду плохим. Я не хочу быть скверным. Сделай, чтобы все меня любили, и я дам тебе все, что хочешь, а если не найдется у меня, то я обязательно добуду. Я не хочу быть скверным. Не хочу быть одиноким. Прошу Тебя. Аминь.
Внезапно он понял, что радость и грусть — части единого целого. Храбрость и страх — тоже неразрывны.
— Оскар...
— Да отстань ты от меня!
— Я несу огромную ответственность. Мы оба несём.
— Я ни на что подобное никогда не соглашался!
— Нет, не соглашался. Как и я поначалу. Но у тебя есть все предпосылки к этому.
— К чему?
— К достижению величия, я надеюсь. Величия от осознания факта, что когда наш мир нуждался в спасении, ты был тем, кто протянул руку помощи. Конечно же, этот путь не лишён трудностей и жертв. Но я вижу тебя насквозь — ты не хотел бы провести остаток жизни как Мистральский фермер.
— Ты что — залез в мои мысли?
— Ну, теперь это наши общие мысли.
— Пошёл вон из моей головы!
Когда ребенок впервые узнает цену взрослым — когда серьезный малыш впервые догадывается, что взрослые не наделены божественной проницательностью, что далеко не всегда суждения их мудры, мысли верны, а приговоры справедливы, — все в нем переворачивается от ужаса и отчаяния. Боги низвергаются с пьедесталов, и не остается уверенности ни в чем.
Ирландцы вовсе не такие уж весельчаки. Они люди угрюмые и умеют обрекать себя на страдания, которых не заслужили. Это ведь про них говорят, что они бы сами себя порешили, да благо есть виски, а с ним и мир краше, и на душе легчает.
Cлайд с цитатой