Просто мы с тобой живем по разные стороны.
Та-ак, микстурка... Щепотку сушёных грибов... Струя крококоня... О-о, гнилые пальчики! [...] Три монетки из кармана мертвеца, две столовые ложки суетных мыслей...
Просто мы с тобой живем по разные стороны.
Та-ак, микстурка... Щепотку сушёных грибов... Струя крококоня... О-о, гнилые пальчики! [...] Три монетки из кармана мертвеца, две столовые ложки суетных мыслей...
— Моя сестра предпочитает править живыми людьми. Скажи, как тебе сестрёнка?
— Полнейший ужас.
— А её... [изображает огромную голову] страшна?
— Безумно.
— Знаешь, как-то раз корешок зла попал ей в голову и пустил корни.
Заткнись! Они мои! Одиночество, боль, неуверенность, сожаление — они мои и только мои! И я не собираюсь делиться ими с тобой!
Ты говоришь, она часто мечется, тревожно озирается: разве это признаки спокойствия? Ты толкуешь, что она повредилась умом. Как ей было не повредиться, чёрт возьми, в её страшном одиночестве?
Общество можно сравнить с огнем, у которого умный греется в известном отдалении от него, а не суется в пламя, как глупец, который раз обжегся, спасается в холод одиночества, жалуясь на то, что огонь жжется.
Она жила без мужчин. То есть рядом с ней не было таких мужчин, чей ум мог бы вызвать в ней проблеск желания, чтобы они коснулись её.