Why explore the Universe,
When we don't know ourselves?
Why explore the Universe,
When we don't know ourselves?
При глубоком проникновении в тайны науки, ты изумляешься сложности, стройности и гармонии изучаемого предмета. И ты вдруг начинаешь слабо ощущать Великую руку, расставившую правильно эти кубики, и говоришь: «Господи, ты что ли? Господи, прости, я залез в твою лабораторию.» Кто такой ученый? Это человек. котрому дали гриф допуска в лабораторию Господа Бога, и он чуть-чуть больше, чем мы (на две комнаты дальше) залез посмотреть планы Божьи.
Полна сарказма, в страхе нас держа,
Наука предпочла бы точно знать,
Как мы отсюда думаем бежать?
С ней, нас подведшей к пропасти, дружа,
Уж не её ли станем мы просить
Нам указать, как можно до звезды
Космические проложить мосты
И световые годы отменить?
Хотя при чём Наука здесь? — Любой
Укажет нам любитель путь прямой.
Путь тот же, что мильоны лет назад,
Когда пришли сюда мы наугад -
Конечно, если помнит кто-нибудь,
Я, например, не помню, вот в чем суть.
Я занята самолюбованием, если хочешь, и не стыжусь это признать. Я-то знаю, что самый интересный предмет для размышлений – это я сама. Процесс познания себя уж точно бесконечен.
Видишь ли, Рама, любое объяснение есть функция существующих представлений. Если это научное объяснение, то оно зависит от представлений, которые есть в науке. Скажем, в средние века считали, что чума передается сквозь поры тела. Поэтому для профилактики людям запрещали посещать баню, где поры расширяются. А сейчас наука считает, что чуму переносят блохи, и для профилактики людям советуют ходить в баню как можно чаще. Меняются представления, меняется и вердикт.
Знание, конечно, беднее, оно требует большего труда, и оно менее притягательно, чем вера, которая все объясняет и постигает единым размашистым жестом.
Человек прежде всего должен познать самого себя. И ужаснуться. А потом простить себя — чтобы жить дальше; только тогда он сможет стать хорошим руководителем.
Стыдно и тоскливо смотреть в глаза больному, которому я был не в силах помочь.
Этому я могу помочь, этому нет; а все они идут ко мне, все одинаково вправе ждать от меня спасения. И так становятся понятными те вопли отчаянной тоски и падения веры в своё дело, которыми полны интимные письма сильнейших представителей науки. И чем кто из них сильнее, тем ярче осужден чувствовать своё бессилие.