Феликс Кривин. Вокруг капусты

Знаменитость.

Не только на своей опушке

Известен был Медведь-тяжеловес, –

Гремела слава на весь лес,

Что он дубы ломает, как игрушки.

Короче говоря, прославился Медведь.

Чего бы, кажется, ему ещё хотеть?

Но Миша о другом хлопочет:

Он на опушке жить не хочет.

«Я должен в центре жить!

Я слишком знаменит!

Я не какая-то бездарная лягушка!

Провинциальный быт

Меня томит!

Опушка не по мне! Я перерос опушку!»

Причину уважительной нашли,

Медведя в центр перевели.

Где будет жить Медведь – мне, право, всё равно.

Но плохо, что у нас уж так заведено:

Смоленский житель или псковский

Чуть знаменитым стал – в столицу поскорей.

И даже курский соловей

Давным-давно не курский, а московский.

0.00

Другие цитаты по теме

Быть звездой вообще штука сложная, а когда перед тобой никто не преклоняется, так это практически невозможное дело.

И все же интересно, кто способствовал той славе, что в учебниках по истории достанется нам?

Меня до исступленья злит

Бесстыдство тех, кто знаменит.

Увижу славу, злость берет,

Заслуги, подвиги, почет,

Все, все б перевернул вверх дном,

Смешав, как в зеркале кривом.

Слава — женщина избалованная, то опаздывает на свидание, а то и вовсе кидается на шею другим.

Раньше были слова такого типа. Соратник, например. Сотрапезник. Но как-то незаметно эти слова устарели. Вместо сотрапезника появился собутыльник, вместо соратника — в лучшем случае сотрудник, а в худшем — соучастник.

Есть люди, которым, не будь у них недостатков, не удалось бы сделать известными свои хорошие качества.

Может быть, вас заинтересует чувство гордости? Некоторые выменяли на него чувство стыда и теперь гордятся тем, чего другие стыдятся.

Когда-то я мечтала, чтобы мои портреты были на афишах. А теперь… лишь бы не на туалетной бумаге!

Любой, кто выступает перед пятью тысячами людей, является сумасшедшим. Я думаю, это свидетельствует о целой куче отклонений.

Первое мое стихотворение было о победе Красной Армии над фашизмом. О неизбежной победе — в том случае, если фашисты нападут на нашу страну.

Я переписал это стихотворение на бумажку и отнес воспитательнице в детский сад. Мне было шесть лет, но я всем говорил, что на самом деле мне девятнадцать. Я не мог допустить мысли, что живу на свете так мало лет.

Это было время не только оптимистических надежд, но и разочарований. Как раз тогда я узнал, что наше Солнце погаснет через столько-то миллиардов лет. Я плакал так, как не плакал еще ни разу в жизни: я не ожидал такого скорого конца. Но об этом я все же не написал, а написал о победе Красной Армии над фашизмом.

Воспитательница прочитала стихи и потребовала мою фотографию. Я очень живо себе представил: моя фотография висит на стене, а под ней стихотворение о победе Красной Армии над фашизмом. Все будут ходить и читать, а кто еще не умеет читать, будет смотреть на мою фотографию.

У меня не было отдельной фотографии, и я отрезал себя от сестры, считая, что в дальнейшем сестра мне здесь не понадобится. На дороге славы наши с ней пути разошлись.

В тот же день моя фотография красовалась на стене, но под ней не было стихотворения. Под ней стояла обидная подпись: «Гава» — что по-украински означает «ворона». То есть, разиня.

Я знал за собой это качество, но не ожидал в нем упрека сейчас, когда сам принес эту фотографию... В то время я еще не знал слова «непедагогично», но чувствовал, что со мной поступили нехорошо.

И я бросил писать стихи, поняв, что слава — это обман, что она жестоко оборачивается против человека.

Снова я стал писать лишь во время войны, когда началась битва с фашизмом, о которой было написано в моем первом стихотворении.

В наш город война пришла сразу, и я под выстрелами пробрался домой, чтоб унести во взрослую жизнь фотографии нашего детства.

Этот альбом сохранился. Там, на фотографии, сестра прильнула к кому-то, кого рядом с ней больше нет, кто ушел за славой и не вернулся назад, как не возвращаются те, кто уходит за славой...

А в остальном все осталось по-прежнему, и солнцу светить еще столько же — без каких-то сорока с лишним лет все те же столько-то миллиардов.