Всякое предательство – это духовная смерть.
Смерть наступает, когда тело теряет жизненную теплоту, и душа — через поры кожи и отверстия в голове — покидает своё телесное пристанище.
Всякое предательство – это духовная смерть.
Смерть наступает, когда тело теряет жизненную теплоту, и душа — через поры кожи и отверстия в голове — покидает своё телесное пристанище.
— Что такое смерть?
— Смерть? Сердце перестаёт качать кровь, кровь не попадает в мозг, все процессы в организме останавливаются. Конец.
— А что остаётся?
— Остаётся то, что человек сделал, память о нём.
— Ты ничего не говорил мне о душе́...
Ингольв здесь, и Снэульв здесь – в числе викингов, разоривших её город, убивших, может быть, Тормода и превративших в рабыню её саму. Снэульв – один из них. У Загляды не укладывалось это в голове, она не могла причислить к врагам человека, который стал её судьбой, которого она вспоминала с такой любовью. Но память же подсказывала то, с чем нельзя было спорить. Снэульву нужен был вожак, с которым он сможет быстро разбогатеть. А кого грабить, им всё равно. Любовь, ставшая самой большой радостью в жизни Загляды, была убита, как ножом в сердце, одним ударом. Снэульв всё равно что умер для неё – уж лучше бы он умер, лучше бы ей плакать над его могилой и продолжать любить его в своём сердце!
Видит Бог, я понял суть, и тут уже не до метафор:
Я беспрепятственно несусь в сады крестов и эпитафий.
И напугать не тешу мыслей, я не маньяк и не больной.
Готовьтесь, люди, в этой жизни уйти одним, или одной.
Это не страшно, это нужно. Это спасение души.
За глубину идей, за нужды, за то, что ты когда-то жил.
Мы никогда не хороним умерших. Не до конца. Они остаются в наших душах. Такова цена жизни.
Когда они любили друг друга — то жадно и просто, то неспешно и изощренно, — всем существом Фандорина овладевало пронзительное, непередаваемое словами ощущение, что СМЕРТЬ ЕСТЬ. Он всегда, с раннего детства твердо знал, что жизнь тела невозможна без жизни души — этому учила вера, об этом было написано в множестве прекрасных книг. Но теперь, на двадцать третьем году от рождения, под падающей с неба луной, ему вдруг открылось, что верно и обратное: душа без тела тоже жить не станет. Не будет ни воскресения, ни ангелов, ни долгожданной встречи с Богом — будет нечто совсем другое, а, может, и вовсе ничего не будет, потому что души без тела не бывает, как без тьмы не бывает света, как не бывает хлопка одной ладонью.
— Беда не в том, что она хочет нас предать, — проговорил он. — Если бы оно было так, я бы знал, что с ней сделать. Беда в том, что она сама не знает, чего хочет. Про иных людей говорят: «душа из воска», но воск все-таки застывает, у этой же что ни минута, то в новую сторону лежит душа. Говорит она одно, делает другое, думает третье и все это называет «быть самим собой».
– В Африке ли дело?
– В ней. Африка дохлая. Знаешь, если у смерти есть дом, он там.
Я рассмеялся, чтобы скрыть кашель и не выдать себя.
– Серьёзно, – продолжила она, – души у людей там мелкие, реки мутные, песок превращает всё в песок. В Африке как бы заранее чувствуешь себя мёртвым и думаешь: такую жизнь я хотел прожить?