Никто не нажмёт на стоп на айподе ради тебя.
— Энди?
— Я занят. Боже, как это здорово. Это так здорово, Нэнси.
— Что ты пишешь?
— Эссе.
— А почему ты пишешь в женском туалете?
— В мужском пахнет мочой.
Никто не нажмёт на стоп на айподе ради тебя.
— Энди?
— Я занят. Боже, как это здорово. Это так здорово, Нэнси.
— Что ты пишешь?
— Эссе.
— А почему ты пишешь в женском туалете?
— В мужском пахнет мочой.
— Верни мои датские колеса. Верни колеса плюс извинения. И переделай лавку обратно. Нет, сними мне новую лавку.
— Ты прикалываешься?
— Гвоздомет видишь?
— Об этом и речь.
— Вот что мы делаем — мы лажаем.
— Потом мы пытаемся это исправить и лажаем ещё больше.
(Да, да, да, мы все это делаем. Всё
портим, а потом пытаемся
исправить. И снова портим.)
Шейн, перестань быть эгоистичным засранцем и дай мне денег! Ох, прости, что назвал тебя эгоистичным.
— У нас неприятности?
— Нет.
— Отлично. Просто ваше лицо...
— Моё обычное лицо «по умолчанию».
Истребляя ложь, он ищет справедливость, и ту справедливость, которая в скобках и которая без скобок. Но ведь все другие невозмутимы, как холодец, они не любят искать, они не будут искать, и это хуже.
Буш стал верховной властью и пренебрегает ООН. Он военный преступник, и сейчас я должен стать одним из убийц его распоряжений.
Вообще, если взять десять человек из тех, кто смотрит липовую картину и ревет в три ручья, так поручиться можно, что из них девять окажутся в душе самыми прожженными сволочами.