Ричард Бах

Мы вправе лететь, куда хотим, и быть такими, какими мы созданы.

Родная душа – это тот, у кого есть ключи от наших замков, и к чьим замкам подходят наши ключи. Когда мы чувствуем себя настолько в безопасности, что можем открыть наши замки, тогда наши самые подлинные «я» выходят навстречу друг другу, и мы можем быть полностью и искренне теми, кто мы есть. Тогда нас любят такими, какими мы есть, а не такими, какими мы стараемся быть.

У настоящего момента есть будущее, если оно тебе нужно.

Почему ты думаешь, что ты иной и странный, одинокий, никем не понятый?

Если причина лишь в том, что ты еще не встретил свою пару...

Твои друзья в первую же минуту, как вы встретитесь, будут знать тебя лучше, чем все прочие могли бы узнать тебя через тысячу лет.

Мы должны иметь дело с той валютой, которая представляет для нас ценность, — продолжила она, — в противном случае любой успех в мире не покажется нам удовлетворительным, не принесёт счастья. Если кто — то пообещаешь, что тебе заплатят миллион скрунчей за то, что ты перейдёшь через улицу, а скрунчи не представляют для тебя никакой ценности, — ты будешь переходить через дорогу? А если тебе пообещают сто миллионов скрунчей, что тогда?

То, что происходит вокруг тебя, выбираешь ты сам. Держись, проживи свою жизнь наилучшим известным тебе образом и вскоре ты поймешь, в чем тут дело.

Прислушайся к своим драконам... Покорись. Сдайся. Позволь твоим стенам обратиться в песок, позволь миру увлечь тебя в свой мутный водоворот, смирись с его ложью, научись в ней плавать, не сопротивляйся... Я поверил и сдался драконам, увидел, как огромные голубые приливные волны разнесли на куски мои стены: нет выбора, нет вопросов, жизнь несчастная и короткая, несправедливость у которой нет смысла, мы птенцы выброшенные из гнезда, мы лемминги глупо выброшенные на скалы случая, без всякого смысла. Добро пожаловать на Землю, идиоты.

— Уау! Здесь классно!

«Дональд», — сказал я, когда добрался до поля. «Я пришел к выводу, что ты просто не живешь в этом мире». Он удивленно посмотрел на меня с крыла своего самолета, где он учился заливать бензин в бак. «Конечно нет. Можешь ли ты мне назвать кого-нибудь, кто живет в нем?»

«Что ты хочешь этим сказать, могу ли я назвать кого-нибудь, кто живет? Я! Я живу в этом мире!»

«Превосходно», — похвалил он, как будто мне удалось самостоятельно раскрыть страшную тайну. «Напомни потом, что сегодня я угощаю тебя обедом. Я просто поражен, что ты умеешь постоянно учиться». Это сбило меня с толку. Он говорил без сарказма и иронии; он был абсолютно серьезен. «Что ты хочешь сказать? Конечно же я живу в этом мире. Я и еще примерно четыре миллиарда человек. Это ты...»

«О, боже, Ричард! Ты серьезно! Обед отменяется. Никаких бифштексов, никаких салатов, ничего! Я-то думал, что ты овладел главным знанием». Он замолчал и посмотрел на меня с сожалением. «Ты уверен в этом. Ты живешь в том же мире, что и, например, биржевой маклер, да? И твоя жизнь, как мне кажется, только что круто изменилась из-за новой политики Биржевого комитета — от перераспределения министерских портфелей с пятидесятипроцентной потерей вложений для держателей акций? Ты живешь в том же мире, что и шахматист-профессионал? Нью-Йоркский открытый турнир начинается на этой неделе. Петросян, Фишер и Браун сражаются за приз в полмиллиона долларов. Что же ты тогда делаешь на этом поле в Мейленде, штат Огайо? Ты и твой биплан, «Флит», выпуска 1929 года, здесь, на фермерском поле, и для тебя нет ничего важнее, чем разрешение использовать это поле для полетов, люди, желающие покататься на самолете, постоянный ремонт мотора и то, чтобы, не дай бог, не пошел град... Сколько же, по твоему, человек живет в твоем мире? Так ты стоишь там, на земле, и серьезно утверждаешь, что четыре миллиарда живут не в четырех миллиардах разных миров, ты серьезно собрался это мне доказать?» — он так быстро говорил, что начал задыхаться.